– Маруська! Это ты?
Она поднимает голову, и я убеждаюсь – действительно Маруська, и ничуть не изменившаяся. Не улыбаясь, она всматривается в мое лицо своими зеленоватыми, строгими глазами. Сухо говорит:
– Дура… Зачем?
– Что – зачем? – не понимаю я.
Маруська внимательно смотрит на меня, и я наконец убеждаюсь, что это не сон и не галлюцинация. И разом вспоминаю последние события.
– Маруська, а… Шкипер? Он живой? Он где?
Маруська хмурится еще больше и неожиданно выдает сквозь зубы такое ругательство, что я сразу понимаю: про покойника она так бы не сказала. Сжав губы, она движением головы показала мне куда-то вбок, я повернулась – и увидела сидящего на полу у стены Шкипера. Светлые серые глаза смотрели на меня в упор.
Он встал, подошел ближе. Я приподнялась было, но грудь стиснуло такой болью, что я, коротко охнув, свалилась обратно.
– Ты чего дергаешься? – странным, незнакомым голосом спросил Шкипер, становясь на колени рядом со мной. – Рехнулась? Из тебя две пули выковыряли!
– Кто?! – растерялась я. Шкипер перевел взгляд с меня на Маруську. Та, посмотрев на него, пожала плечами:
– Я тебе говорила. Она не помнит.
– Не помнит?..
Впервые я видела Шкипера в такой растерянности. Он взял меня за руку, тут же отпустил и спросил – слово в слово, как Маруська:
– Детка, зачем?
– Что «зачем»? – Я ничего не могла понять. – Пашка, что случилось? Какие пули? Мы… мы же в аэропорт ехали… Нас террористы захватили?!
Шкипер изменился в лице настолько, что я перепугалась окончательно и заплакала. Подошедшая Маруська велела:
– Пошел вон. Иди покури, извелся уже без цигарок своих.
Шкипер поднялся и вышел без единого слова. Я уставилась на Маруську. Она села на мою постель, морщась, потерла пальцами виски и коротко объяснила мне, что, когда мы со Шкипером ехали в аэропорт, по нашему «Мерседесу» дали несколько автоматных очередей из проезжающей мимо машины. Шкипера даже не зацепило: основная часть пуль увязла в чехлах сидений, а две поймала я, ни с того ни с сего повисшая у Пашки на шее и заслонившая его от выстрелов. Впоследствии Шкипер говорил мне, что, если бы нападавшие вернулись и дали для верности еще пару очередей, ни у него, ни у меня шансов бы не было. Но они не вернулись. Шкипер одной рукой развернул «Мерседес» и, придерживая второй меня, погнал обратно в город, в небольшую частную клинику, обслуживающую избранный контингент, который не любил лишних вопросов. Когда он подъехал к воротам клиники, оба передних сиденья, коврики на полу и сам Шкипер были залиты моей кровью. Меня передали врачам, которые, как ни наседал на них Шкипер и прилетевшие почти сразу вслед за ним ребята, не могли сказать ничего оптимистического: пациент был скорее мертв, чем жив. И тогда Шкипер прямо на не отмытом от крови «Мерседесе» рванул в Крутичи.
Дорогу он хорошо помнил: больше двенадцати лет назад они с Боцманом прятались там от конкурентов. Это туда я, тринадцатилетняя, провожала их. Это там жила Соха, известная на всю область знахарка, приемная мать Маруськи, экс-любовница моего деда, жившая с ним почти пятьдесят лет назад на поселении под Тобольском до самого его освобождения. Потом дед вернулся в Москву к бабке Ревекке, Соха – в свою деревню, в глухие леса Калужской области. Я ничего не знала об их отношениях и не особенно задумывалась о том, почему каждый год езжу в Крутичи на летние каникулы, почему Соха регулярно бывает в Москве, почему они с дедом обмениваются письмами и книгами, о чем говорят часами при встречах. Я была уверена, что она какая-нибудь дальняя родственница Степаныча, и узнала обо всем, лишь когда дед умер, перечитав его письма.
Своему ремеслу Соха меня никогда не учила, да я и не рвалась к этому, понимая, что Маруська годится для этой роли лучше. Та в самом деле постоянно сопровождала Соху в ее долгих походах по лесам за ягодами и травами, знала кучу заговоров и пришептываний, но зеленый шар, как ко мне, к ней не приходил. Сама Маруська по этому поводу с досадой говорила: «Это как мозги – или есть, или нет». Я же видела этот шар с детства, но, не зная, что он означает, не придавала ему особенного значения. Понимать что-то я начала только в семнадцать лет, когда, неожиданно для самой себя, спасла Жигана. Лишь после этого Соха объяснила мне, что такое зеленый шар и какую головную боль я теперь имею на всю жизнь. Меня это скорее напугало, чем обрадовало, но деваться было некуда.
Умирая, Соха передала всю свою силу Маруське. Под рукой была и я, в последний момент примчавшаяся со Шкипером по весенней беспутице на солдатском «уазике», но Соха сказала, что у меня достаточно своих сил, и оставила все приемной дочери. Теперь уже к Маруське приходили люди со всей округи, теперь уже около ее дома каждый день стояли две-три машины – и не из дешевых. Я не знала, стала ли она такой, как Соха, а может, даже и лучше, потому что вскоре после этого улетела со Шкипером в Италию.
И вот сейчас Маруська сидела передо мной и рассказывала:
– …Прилетел с бешеными глазами, я как раз картошку на задах кучила, ничего толком не сказал, схватил в охапку, в машину запихал – и сюда. Я его с перепугу даже не сразу вспомнила! Слава богу, хоть по дороге из него все вытрясла… Тебе, дура, зачем это понадобилось?
Я молчала.
– Влюбилась ты в него, что ли, все-таки?
Если бы я могла пожать плечами, я бы это сделала. Отвечать мне было нечего. Я смутно вспоминала свою тяжелую тревогу, бешено стучащее по необъяснимой причине сердце, бессонную ночь с комом в горле. Да, тревожиться было от чего, Шкипер со своей гвардией опять готовился к войне, но не это, не это беспокоило меня. И я не знала, почему вдруг время остановилось в несущемся в аэропорт «Мерседесе», и не понимала, с какой стати кинулась Шкиперу на шею, заслонив его от автоматной очереди. Но то, что я сделала это не сознательно, я знала совершенно точно.
Не знаю, какие выводы сделала Маруська, наблюдая за моим лицом, но в конце концов она отвернулась и сказала:
– Ладно, лежи, не мучайся. Тебе психовать нельзя. И так еле-еле вытянули… Три дня камнем лежала, ничего у меня не получалось!
– Ты работала?
– Ну, и эти тоже… – пренебрежительно кивнула Маруська в сторону коридора, подразумевая персонал клиники. – Ведь пускать меня к тебе не хотели, живодеры несчастные! Только под Пашкину ответственность согласились, они его ого как боятся… Теперь лежи, отдыхай. Дело времени.
– Маруськ, – робко попросила я. – Возьми меня в Крутичи, а? Я там возле Перуна сяду, и разом все пройдет, я точно знаю.
– Как сядешь-то? – хмыкнула Маруська. – Тебе сейчас на бок повернуться – и то не получится. И как везти? На джипе по ухабам нашим? Возле Сестрина совсем развезло, трактор четвертого дня увяз… Помрешь прямо на дороге.
– Не помру, ничего. Забери меня, Маруська, а? Я тут не смогу…
– Посмотрим. – Маруське явно не хотелось со мной спорить. – Как дела пойдут. И то, если уголовник твой разрешит.
