Тишина. Он помедлил еще немного. Затем взял Лизу за плечи, насильно заставил повернуться. Вздрогнул, увидев бледное лицо с закушенной губой и зажмуренными глазами.
– Ли-и-изка… Ну, а что ж мне делать? До Страшного суда киснуть здесь? Я цыган… Нам в таборе жить положено.
– Врешь, – не открывая глаз, сказала она. – Полны Грузины вашими. И в Петровском, и на Таганке. Живут и никуда ехать не собираются.
Илья вздохнул. Ну как ей растолковывать? Не расскажешь же про Настьку… Он встал, избегая глядеть на сжавшийся комочек под одеялом. Подошел к столу, несколько раз хлебнул мадеры прямо из горлышка. Взглянул на улицу. Луна уже ушла, пустой переулок потемнел. Мокрые шорохи стихли, и только где-то на дальних крышах надсадно орали коты. Близился рассвет.
– Илюша… – Лиза тоже встала. Неслышно ступая, подошла сзади, обняла, прижалась теплой грудью. – Илюшенька, не сердись только… Послушай… Что, если… и я с тобой?
– Куда – со мной? – не понял он.
– В табор…
– Чего? – рассмеялся он.
Лиза сердито шлепнула его по плечу:
– Ты не гогочи… Что, думаешь, забоюсь? Думаешь, я ваших не видала? Вон шляются, ноют под заборами, детей в тряпках кажут… Чем я хуже? Тоже платком повяжусь, дитя рожу и – ну людей православных дурить! Захочу – как настоящая цыганка стану!
Илья смотрел на нее, напряженно соображая: рехнулась или нет?
Лиза зашла вперед, встала перед ним, положив руки ему на плечи. Из темноты блеснули белки ее глаз.
– Илюша! Ну, что тебе стоит? Я хорошей цыганкой буду, ни слова поперек не скажу. Ваши, я знаю, жен бьют… Видела раз, на Троицкой горке, как цыган свою кнутом хлестал. Ну так бей меня, раз у вас так положено… Я и не пискну, не охну, все стерплю… По-цыгански говорить выучусь. Побираться буду для тебя! Илюша, ну?..
Он даже усмехнуться не мог. Стоял и смотрел в ее блестящие от слез глаза, отчетливо понимая: доигрался. Лиза, ожидая его ответа, вплотную приблизила лицо. Илья опустил голову.
– Совсем одурела…
Она сразу как-то сникла, съежилась. Медленно ступая, вернулась на постель. Хрипло сказала:
– Прости меня, Илюша.
Он вздохнул, уже готовый сам просить о том же. Лег рядом, притянул Лизу к себе. Она подалась, уткнулась лицом в его грудь. Илья облегченно обнял ее круглые, смутно белевшие в темноте плечи. Кажется, пронесло пока.
Когда за окном начало светлеть и в сером свете отчетливо проступили кресты церкви Григория Неокесарийского, за дверью заскреблись:
– Барыня… Илья Григорьич… Пора!
– Сейчас, – натягивая сапоги, отозвался Илья.
Лиза проводила его до порога. Уже у дверей взяла за руку. Глядя в глаза, сказала спокойно и серьезно:
– О том, что я болтала тут, – не думай и забудь. Над сердцем твоим я не вольна… Так, чую, для тебя копейкой разменной и останусь. Я от тебя любви не прошу, крест на том поцелую. Но ты… хоть приходи ко мне. Приходи пока. Потом видно будет. Я ведь тебя дни напролет жду. Дай мне еще хоть неделю-другую в счастье пожить. Все, иди. Господь с тобою.
Она отвернулась, быстро отошла к окну. В дверь просунулось обеспокоенное лицо Катьки. Илья поспешил выйти.
Когда после ночи, проведенной в ресторане, с тебя тянут одеяло, дергают за пятку и громким голосом сообщают время и место, в котором тебе в это время надо быть, – хочется застонать, сунуть голову под подушку и во что бы то ни стало проспать еще хоть пару часов. Именно так и поступил Кузьма, отбрыкнувшись от наседающей на него Варьки.
– Да что ж это… Ни днем ни ночью житья нету… Отстань, пхэнори, я ж всю но-о-очь…
– А я не всю? – вознегодовала Варька. – Я – половину? И то вскочила уже, в лавку сбегала, бубликов купила, самовар поставила… А ты, между прочим, обещал вчера к мадам Полине за моим платьем сбегать!
– Я? Обещал?
– Ну как же, Кузьма! Ночью, как вернулись, сказал, что сбегаешь. Чтоб я времени не тратила и спокойно пироги ставила.
Кузьма смутно начал припоминать. В самом деле, был такой разговор.
– Ва-а-арька… Так спать хочется… Потом, вечером…
– Да вечером тебя с фонарями не сыщешь! Ну, Кузьма, чаворо, миленький! С грибами пироги испеку!
Это решило дело. Кузьма, зевая и потягиваясь, выбрался из-под одеяла, огляделся. Вторая половина нар была аккуратно застелена одеялом, зеленая подушка лежала нетронутой. Стало быть, Илюха опять не ночевал дома.
Чаю пить Кузьма не стал. Варька уже на ходу сунула ему в карман сайку и полтинник денег, напутствуя:
– Смотри не перепутай – зеленое платье, драдедамовое, в кружевах! Мадам Полина знает, да ты уж проверь сам на всякий случай. И не смей с картонкой на Тишинку бежать, сразу домой иди! Да гляди осторожнее там, в Замоскворечье! Макарьевна говорит, ночью река всю набережную залила.
– Ладно! – пообещал Кузьма уже из-за калитки.
Снег на улицах сошел, лишь кое-где, в тени, в холодных палисадниках сохранились черные, осевшие сугробы. На деревьях орали грачи. В пронзительно синем небе носилась стая ворон. Мостовые давно просохли, и московские извозчики сменили сани на пролетки. Вербы распушились серебристыми сережками, ветлы и тополя нежились в зеленоватой дымке. Солнце стояло высоко и пекло почти по-летнему. Близилась Пасха, стояли последние дни Великого поста. Но, словно назло этим «строгим» дням перед Страстной неделей, вся Москва сияла от весеннего солнца и сверкающих ручейков.
У ворот Большого дома Кузьма увидел Настю, держащую за руку племянницу. Перед ними стоял разносчик с ландрином, и шестилетняя Малашка набирала в ладошки красные леденцы.
– Куда бежишь, чаворо? – улыбнувшись, спросила Настя. – На Тишинку?
– Да нет, – с сожалением сказал Кузьма. – На Татарскую, к мадам Полине. Варька за платьем послала.
– Ох, и мне туда нужно! – Настя задумалась. – Ничего, если я с тобой пойду?
– А пустят тебя?
– Отчего не пустят? Мы Малашку с собой возьмем!
– Ну, пошли. – Кузьма подхватил девчонку под мышки и посадил к себе на плечи.
Малашка весело запищала, вцепившись липкими от ландрина ручонками в его волосы.
Настя тем временем кричала высунувшейся в окно Марье Васильевне:
– Тетя Маша, я с Кузьмой к мадам Полине пойду. И Малашка с нами.
– Ступайте с богом! – разрешила Марья Васильевна. – Только смотрите, не ешьте на улице ничего – голоса посадите!
Настя согласно закивала. Но, едва оказавшись на углу Садовой, остановила бабу-ярославку с лотком и купила три фигурных пряника. Малашке она дала козла с витыми рогами, себе взяла сахарную собаку, третий пряник протянула Кузьме.
– Да мне-то уж куда… Не дите, поди, – отказался тот.
