– Уедем, – сказал Илья. – Лето скоро, пора. Чего ждать? А в таборе я тебя за Мотьку выдам. Пойдешь? Он мне слово дал.
– Не гони коней, – Варька, не вставая, притянула к себе ветку смородины, всю, как бусами, унизанную серебристыми холодными каплями. Собрав росу в ладони, тщательно протерла лицо, шею. Илья дал ей платок, но Варька отвернулась, и ему пришлось насильно заставить ее высморкаться.
– Ну вот… Так лучше. Зачем, чтобы все видели? Верь мне, ты еще самая счастливая будешь. Слово даю! Все сделаю!
Варька горько усмехнулась, встала, держась за забор. Илья поднялся тоже. Вдвоем они пошли через мокрый двор к дому.
Котляры пришли на другой день к вечеру – видно, долго искали по Москве дом Васильевых.
За это время Митро успел провернуть множество необходимых дел: во-первых, спозаранку упасть вместе с женой в ноги матери и Якову Васильевичу; во-вторых, с удовольствием рассказать сбежавшимся домочадцам, как было дело; в-третьих, прикинуть размер возможных неприятностей и отрядить сестер в лавки за вином и едой, а Дормидонтовну заставить собирать праздничный стол; и в-четвертых, собрать на всякий случай в Большом доме мужчин посильнее. К счастью, со всем этим успели вовремя, и, когда семья Илонки постучалась в двери Большого дома, их встретила целая делегация с Яковом Васильевым во главе.
За его спиной стоял Илья, согласившийся переводить. За остаток ночи ему так и не удалось задремать, днем тоже оказалось не до сна, и он чувствовал себя совсем разбитым. Болела голова, глаза слипались сами собой. Вдобавок что-то кололо в воротнике казакина. Наверняка туда попала щепка, но вытащить ее не было времени.
Котляре вошли солидно, не спеша. Отец Илонки, высокий старик с сухим и умным лицом, нервно постукивал по полу палкой с массивным набалдашником из черненого серебра. Сразу определив старшего в доме, он уткнулся в Якова Васильева острым взглядом, в котором пряталось волнение.
– Здравствуйте, ромалэ, – не очень уверенно заговорил Яков Васильич. – Милости просим в наш дом. Чем богаты – всем с вами поделимся.
Воцарилась мертвая тишина. Молодые цыгане, сгрудившиеся вокруг хоревода, разом подобрались. Котляре, толпившиеся в дверях за спиной своего вожака, тоже поглядывали недобро. Минута была напряженная.
Старик-котляр молчал. Вместо него подала голос мать Илонки – еще не старая красивая цыганка с тяжелым золотым монистом на груди и причудливо заплетенными косами, уложенными под шелковым платком.
– Где наша дочь? – сердито и встревоженно спросила она. – Ваши увезли, мы знаем. Те, которые вчера в табор приходили.
Яков Васильевич оглянулся назад. Митро с Илонкой вышли к котлярам и второй раз за день опустились на колени.
– Простите меня, ромалэ, – Митро тщательно удерживал на лице покаянное выражение. – Жизнью матери клянусь, я вашу дочь честно взял. Она мне жена теперь. Пусть все знают.
Котляре поняли без перевода. Мать Илонки шагнула к дочери.
– Силой взял? – резко спросила она.
Бледная Илонка, уже в широком фартуке поверх юбки, уже в платке на заплетенных волосах, испуганно замахала руками и даже сделала движение, загораживающее мужа от разгневанной матери.
– Нет, нет! Я сама! Я его люблю! – закричала она.
Митро невольно усмехнулся. Хмыкнул и кто-то в толпе котляров.
Мать смерила Илонку внимательным взглядом, отошла к мужу и что-то тихо заговорила. Старик слушал, посматривал на дочь. Было видно, что на него произвели впечатление не столько слова Илонки, сколько тяжелое золотое ожерелье с гранатами, красующееся на ее шее. Илонка поняла это и украдкой приподняла рукава, чтобы цыгане могли увидеть старинные витые браслеты. Их только час назад подарила невестке Марья Васильевна.
– Вуштен
[62]
, – наконец смягчился старик.
Митро с облегчением поднялся. Илонка тоже вскочила и юркнула за спину свекрови. Та торопливо сказала:
– Просим дорогих гостей к столу… Илья! Илья! Где ты там, сатана? Приглашай живей! Они что, совсем по-нашему не понимают?
Дормидонтовна с цыганками управилась вовремя. Через несколько минут и хозяева, и гости устроились за большим столом, накрытым в зале. Вечер был теплым, солнце садилось, в открытые окна лезли ветви цветущей сирени, розовые полосы света тянулись по стенам, россыпью отражались от рояля, дрожали на монистах котлярок.
Расселись по старинному обычаю: мужчины – с одной стороны, женщины – с другой. Молодые цыганки скрылись на кухне. Вскоре они появились оттуда с блюдами еды, тарелками и стаканами. Илонка прислуживала за столом вместе со всеми. Солнечный свет играл на ее волосах, отныне и навеки накрытых платком. На живом личике старательно удерживалось солидное выражение замужней женщины. Босые ноги – Митро, купив жене золотое ожерелье, забыл о том, что ей нужны ботинки! – мягко ступали по паркету. Хоровые цыгане с восхищением поглядывали на нее, усмехались: «Ну и Арапо! И здесь не растерялся, лучшую кобылку отхватил!»
Пришла Настя, которую только сейчас добудились после бессонной ночи. Она была в простом белом платье, без шали, с небрежно заплетенной косой, но взгляды всех цыган немедленно устремились на нее. Она улыбнулась, подавив зевок, поздоровалась. Подойдя к Илонке, обняла ее за талию, что-то шепнула, и девушки вдвоем весело рассмеялись. Илья, сидящий за столом вместе со всеми, уже давно заметил среди котляров того высокого парня в жилете с серебряными пуговицами, который вчера в таборе не сводил глаз с Насти. И сейчас, увидев ее, котляр встрепенулся, как петух, поправил на груди золотую цепь, незаметно пригладил густые курчавые волосы. Илья мрачно посмотрел на него. Дождавшись, когда Илонка подойдет к нему с блюдом капусты, шепотом спросил:
– Кто это, сестрица? Вон тот, с серебряными…
– Это мой брат, – так же тихо сказала Илонка. – Милош зовут, большой кофарь…
Илья с удвоенным вниманием всмотрелся в лицо парня. Милош был красив, широк в плечах. Еще вчера в таборе Илья заметил, с какой небрежной легкостью он сдерживал в поводе горячего, бьющего копытом иноходца. С крупнобрового лица спокойно и весело смотрели темно-карие глаза, пушистые усы курчавились над губой, на пальцах поблескивали золотые перстни. С той минуты, когда вошла Настя, он уже не смотрел в другую сторону. Илья, непроизвольно сжав кулаки, уперся в него сердитыми глазами.
«И чего уставился? Совесть бы поимел, цыган кругом полно… Еще подумают про Настьку что-нибудь… Чего ему надо? Голодранец таборный, вылупился… Вот бы в морду дать! Сейчас, как же, отдаст Яков Васильич – в табор-то… После князя-то… Сказать ему, что ли, чтоб не таращился?..» Илья через силу отвернулся к окну, отчаянно злясь и понимая в глубине души, что уж голодранцем этого Милоша никак не назовешь. Чего доброго, его отец побогаче Якова Васильича. И уж точно богаче его, Ильи. Он осторожно покосился на Настю. Та как будто не замечала взгляда молодого котляра, разговаривала с Марьей Васильевной, над чем-то смеялась, кивая на Митро, и Илья немного успокоился. «Нужен ей этот дурак… Не таких гоняла».
