– Ну-ка, дочь, подай вина дорогим гостям, – с улыбкой сказал Яков Васильев.
Настя подошла к столу, разлила вино по стаканам. Она не подняла глаз даже тогда, когда подавала стакан жениху. Молодой котляр улыбнулся ей. Настя положила перед ним, как и перед другими, чистую полотняную салфетку и отошла за спину отца.
«Только б не выпили… Господи, дорогой, сделай, чтоб не выпили…» – молился Илья, по-дурацки надеясь, что сейчас произойдет что-то такое, что не даст Якову Васильевичу выпить с котлярами. Что угодно, господи… Гром грянет, дом развалится, Настя ударит отца по руке и велит не пить с таборными, скажет, что не хочет замуж… Ведь не может же, не может она выйти за того Милоша!
Гром не грянул. Цыгане выпили, встали, обнялись, и дом взорвался радостными поздравлениями. Цыганки кинулись к Насте, мужчины столпились за столом.
– Принесите гитару! Эй, гитару сюда! – заорал Митро. – Невеста плясать станет!
Тут же зазвенели сразу три гитары. Середина комнаты мгновенно очистилась, и Настя вышла на паркет.
– Ну, давай, давай, пхэнори! – подбодрил ее Митро, взяв рассыпчатый аккорд.
Настя приподняла руки, поплыла по кругу, чуть заметно волнуя подол белого платья. Черные косы, откинутые за спину, мягко покачивались в такт.
– Дэвла, лебедица… – восхищенно сказал Ванька Конаков. – Право слово, сам бы засватал…
Илья молчал, чувствуя, как к горлу подкатывает горький ком. Вот и все. А ведь так хорошо все было, не сердилась уже Настька на него, смеялась с ним… Он почти уж и с духом собрался, чтобы свататься, а тут… Да зачем ей этот котляр?! И тут, как назло, Настя остановилась перед женихом и низко поклонилась ему. Наморщила лоб, словно вспоминая, что еще нужно сделать, – и скупо, краем губ, улыбнулась. Милош просиял. Вскочил, с победным видом оглянулся на цыган и под их одобрительное ворчание пошел по кругу вслед за невестой. Еще раз, другой, третий проплыло перед глазами Ильи бледное лицо Насти с будто примерзшей к нему улыбкой. Он сделал шаг назад. Отступил за спины цыган и незаметно выскользнул из комнаты.
Илья был уверен, что пойдет домой. Но в темных сенях, рядом с сундуком старой Малаши, его словно палкой ударили по ногам, и он опустился на пол. Сильно, как никогда в жизни, болело сердце, в горле засаднило, стало трудно дышать. Илья спрятал лицо в коленях. Глаза вдруг сделались горячими и сразу же – мокрыми. Он вцепился зубами в рукав рубахи, но было уже поздно. К счастью, в сенях было пусто и никто не мог увидеть, как Илья Смоляков, первый тенор хора, известный кофарь и конокрад, таборный цыган, ревет как баба, уткнувшись головой в колени и колотя кулаком по холодному полу.
Скрипнула дверь из залы. Илья затих, торопливо провел рукавом по лицу. Дышать было тяжело, но еще страшнее было хлюпнуть носом. Затаив дыхание, Илья вжался спиной в стену.
– Ну что, доигралась? – послышался совсем рядом высокий гортанный голос, и Илья узнал Стешку. – Ну скажи мне, дорогая моя, зачем тебе это понадобилось? Куда ты с этим котляром поедешь? А хор? А мы все? А Илья?!
– Ох, замолчи… – отозвался усталый Настин голос. Послышался шелест платья: она села на сундук.
– Молчать? Мне молчать?! – заголосила Стешка. – Да тут кричать надо, на всю улицу кричать! Если Яков Васильич ничего не понимает, так я сама все сделаю! Я к Илье пойду! Я ему все расскажу! Не дам тебе за этого болгара выйти!
– Не дашь? – сдавленный смешок. – Смешная ты, право… Уж все сговорено, а она кричит «не дам». Не тереби меня лучше, я и так сейчас зареву.
– Заревешь, потому что дура! – убежденно сказала Стешка. – Илья, конечно, без головы, но и ты его не лучше. Да виданное ли дело – друг за другом страдать и носы друг от друга из гордости отворачивать?
– Это не гордость. Сто раз я тебе говорила. Он меня уже сейчас за шлюху держит, так что же потом будет? – Настя помолчала. – Знаешь, я даже рада, что свадьбу тут, у нас, сыграют. Эти котляре непременно простыни потребуют. Вот и пусть поглядит, какая я шлюха… А я уеду и через неделю думать о нем забуду.
– Да почем ты знаешь, что забудешь?! – завопила Стешка.
– Знаю. Нельзя же всю жизнь мучиться… Вчера второй седой волос у себя нашла. Где ты седину в шестнадцать лет видела? У меня уже вся душа высохла, не могу больше… Я даже обрадовалась, когда мне тетя Маша вчера сказала. Здесь мне все равно ждать нечего, а там… Семья будет, дети пойдут. И вообще, с глаз долой – из сердца вон. Все забуду. Вот так! – Настя поднялась с сундука.
– Дура! – крикнула Стешка, но Настя уже ушла. Стешка постояла немного в темноте, шумно вздохнула, проворчала: «Дура и есть…» и вышла на залитый закатным светом двор. Она уже взялась за кольцо калитки, когда сзади послышались шаги. Стешка обернулась и ахнула: – Илья! Боже праведный, ты откуда взялся? Что с лицом-то у тебя? Ты… ты плакал, что ли?
– Идем, – сказал Илья вместо ответа и, сжав Стешкино запястье, потянул ее за собой.
– Эй, одурел? Куда ты меня тащишь? – завизжала та, но Илья, не обращая внимания на протестующие крики, пошел через улицу к дому Макарьевны. Перепуганная Стешка семенила за ним.
На задах огорода, за покосившейся, заросшей лопухами и полынью поленницей Илья выпустил Стешку. Та неловко села на гнилое бревно, потерла запястье.
– Чуть руку не оторвал, бешеный… Что с тобой? Последние мозги на репу поменял?
– Нет. – Илья сел рядом. – Что ты такое Насте про меня говорила?
– Ничего я не говорила, вот Христом богом…
– Говорила. Я слышал. Что ты знаешь, рассказывай. Не скажешь – задушу.
В его тихом, охрипшем голосе не было угрозы, но Стешка невольно отодвинулась подальше. Торопливо сказала:
– Я ничего, Илья, я понимаю… Думаешь, не понимаю? Я тебе все расскажу…
– Так что не было у нее ничего с князем, – мстительно закончила Стешка через пять минут. – Просто Настька дурой родилась и дурой помрет. Пожалела его, видишь ли, помчалась объяснять, что другого любит, будто не цыганка, а барышня кисельная… Эй, ты меня слышишь?
Илья не ответил. Стешка, сощурив глаза, смотрела на него.
– Слышишь, спрашиваю, или нет? Послушай, что скажу: иди к ней. Время есть еще, не завтра выдают. Скажи, что согласен ее взять, Настька согласится, честное благородное слово даю! Не будь дураком последним. На тебя-то мне наплевать, а вот Настьку жалко. И чего она только в тебе нашла? Я бы за такого дурня и за тысячу рублей не вышла бы! Иди к ней. Я помогу, вызову.
– А я бы тебя за миллион не взял, – глухо сказал Илья. – Не пойду я никуда.
– Ну и дурак! – вскочила Стешка. – И я дура набитая, что распинаюсь тут перед тобой. Права Настька, права! Не нужна она тебе. И никто не нужен, одни шалавы на уме. Ну, давай, морэ, давай, скачи, хвост задравши, в Старомонетный! К горничной, к прислуге, к гаджи своей беги! Думаешь, я не знаю? Да все знают, все цыгане знают, какой ты кобель! И Настька знает. Была ей нужда за потаскуна идти, мучиться всю жизнь… И… и… да пропади ты пропадом!
