– Ты почем знаешь? – буркнул Илья. Несмотря на всегда безразличный вид старика, он чувствовал себя в обществе Никодима неловко. Все казалось, что в мыслях старик смеется над ним: «Эк тебя вляпало, цыган, на старости лет... И охота чепухой в твои годы заниматься?»
– Я все знаю, – без улыбки сказал Никодим. – Ладно, пошто мокнуть-то? Пошли ко мне, чаю дам. Али покрепче чего.
Идти к Никодиму Илье не хотелось. Но еще больше не хотелось возвращаться домой, к Настьке на глаза, и он, кивнув, пошел вслед за стариком сквозь мокрые крапивные заросли к избушке.
В сторожке было тепло и сухо. Никодим снял с печи чайник, наполнил большие кружки с выщербленными краями, вытащил из валенка в углу начатую бутылку водки. Все это он проделал молча, к радости Ильи, которому разговаривать ничуть не хотелось. Поблагодарив кивком, он взял протянутую кружку, вылил водку в чай, чем вызвал недовольную гримасу у старика, отхлебнул кипятку. Чувствуя, как расходится по телу приятное тепло, задумался. Не о Данке. Это уже пропащая душа.
Вот ему-то что теперь делать, господи? Угораздило же связаться на четвертом десятке с сопливой девчонкой! Вот и вари башкой, старый дурак, соображай, как быть и куда оглобли поворачивать... В самом деле, что ли, бросить все? Вот уже месяц Маргитка долбит ему мозги: «Уедем, уедем... В Бессарабию, в Крым, к родне моей...» Очень они нужны ей, родне этой. И на кого он семью оставит? Мальчишки едва подросли, Гришку, балбеса этого с его скрипкой, давно пора женить, Дашку... Дашка – вовсе особый разговор. И Настя, Настя...
Неужели правы были они все – и Митро, и Яков Васильич, и Стешка, и... и даже Кузьма? Одни несчастья ей от него? И кем он будет, если уйдет сейчас, когда она не девчонка давно, и семеро детей на шее, и не сегодня-завтра внуки пойдут? Может, и не пропадет, конечно... Здесь, в хоре, со своими, ей хорошо. Будет петь, ездить в ресторан, и поклонники все прежние остались – каждый день наезжают, до ночи покоя нету: «Ах, Настасья Яковлевна, ах, несравненная, ах, соловей курский...» Тьфу. В молодые годы всю душу ему истрепала, и сейчас мочало сначала... Может, так ей и лучше будет. Может, и давно надо было это сделать – не мучить ее, отпустить к своим, а себе найти какую-нибудь дуру таборную, чтобы рожала детей, как кошка, бегала с картами по базарам и не смотрела на него временами так, что сердце переворачивается, хоть вроде и не виноват ничем. Кто знает, может, уйдет он – Настька и обрадуется... Илья вздохнул, поставил кружку на стол, взъерошил мокрые волосы. Нет, ерунда это все. И плохи его дела, если самому себе врать, как сивый мерин, начал.
Но Маргитка-то, Маргитка... Куда ее денешь? Девчонка совсем с ума сошла, уже чуть ли не узел связывает, готова бежать с ним на край света, ни о чем не думает, ни о себе, ни об отце с матерью. И что он ей должен говорить? Как откажешься теперь от этих глазищ зеленых, от кожи – гречишного меда, от рук тоненьких и горячих, от груди, волос, от слов ее бестолковых? Ничего не побоялась, а ведь бабы за такие вещи всегда втрое платят, это с мужиков спросу нет... Дни напролет стоит перед глазами Маргитка, манит недобрыми глазами, улыбается, тянет руки. Дни напролет – только она в мыслях. А те короткие часы, когда Маргитка была в его руках, когда Илья откидывал теплые волосы и пил губами тонкую шею, ронял голову между тугих маленьких грудей, целовал их, шепча при этом такие слова, за которые и в молодости сгорел бы со стыда... Что греха таить, только этими часами он и живет вот уже второй месяц, только о них и думает, только их и ждет. Пропала его голова, и чем все это кончится – даже подумать страшно. Погубит он девчонку, и она его подведет под монастырь, потому что за все в жизни надо платить.
Скрипнула дверь сторожки, и от неожиданности Илья чуть не плеснул кипятком себе на колени. Никодим же, давно допивший чай и теперь занятый починкой старого сапога, даже бровью не повел, когда в горницу вошел высокий смуглый парень в поддевке и красной, потемневшей от дождя рубахе. Его волосы были мокры от дождя, черные глаза мельком взглянули на Илью, и тому показалось, что он где-то видел этого парня.
– Будь здоров, Никодим.
– Здравствуй, – не отрываясь от работы, сказал старик.
– Слам с дела сбросить можно? Завтра коты подкатят, растырбаним. Ахча тоже есть.
– Кидай за печь.
Парень вышел. Тут же вернулся с огромным пухлым узлом, в котором угадывались какие-то меховые вещи. На Илью он больше не смотрел, пристроил узел за печью, обменялся со стариком еще несколькими непонятными фразами и ушел. Илья не слишком надеялся на ответ, но все же спросил:
– Это кто, Никодим?
Тот, как и следовало ожидать, будто не услышал, продолжая тянуть из сапога дратву и вполголоса напевая «По Владимирской дорожке...». Но, посоображав, Илья вспомнил сам. Смуглый черноволосый парень был не кто иной, как Сенька Паровоз, которого он два месяца назад на Сухаревке отогнал от Маргитки.
На Живодерку Илья вернулся уже в сумерках, дважды попав под ливень и вымокнув до последней нитки. У калитки стояли два экипажа, нахохлившиеся кучера проводили Илью недовольными взглядами, он покосился на них тоже без всякой радости. Опять господа понаехали. И опять к Настьке, голову можно положить не глядя. Как будто в хоре молодых девок недостача. Вон – поет-заливается, на всю улицу слышно. Илья постоял немного у калитки, слушая голос жены, вздохнул и, на ходу вытирая мокрую голову мокрым рукавом, пошел в дом.
В темных сенях его окликнул сердитый шепот:
– Илья, это ты? Иди ко мне...
Маргитка сидела на сундуке, невидимая в темноте. Илья не успел и двух шагов сделать, а она уже кинулась на шею, обхватила его за плечи, невольно отпрянула:
– Холодный весь, мокрющий... Где тебя носило, проклятый? Сколько ждать можно, полдня тут сижу! Смерти моей ты хочешь, аспид? Не смогла я сегодня, отец не выпустил. Чует он, кажется, что-то... Нечего, говорит, одной шляться, Яшку с собой бери. А зачем он мне сдался?! Я спорить для виду не стала, а завтра сбегу, как бог свят, сбегу еще до света! Иди сюда, иди ко мне...
Она потянула его в темноту. Илья не сопротивляясь шел за ней, а у сундука старой Тани схватил Маргитку на руки, прижал к себе, чувствуя сквозь мокрую рубаху испуганные, частые удары маленького сердца.
– Илья! С ума сошел! Отпусти, оставь, выйдет кто-нибудь... Илья, господи... ненаглядный мой, Илья...
Он торопливо целовал ее, целовал всю – волосы, лицо, руки, платье. Маргитка тихо смеялась, прижимаясь к нему, и вскоре Илья забыл о том, что в доме полно людей, что за стеной – господа, цыгане, Настя... И поэтому, когда совсем рядом вдруг мелькнуло пятно света и чуть скрипнула дверь, скрип этот показался Илье громом небесным. Он оттолкнул Маргитку, та тихо пискнула, свалившись в щель между стеной и сундуком, Илья невольно заслонил ее... но те двое, которые проскользнули мимо них в темную кухню, даже не оглянулись. Илья подождал, пока кухонная дверь закроется. Тяжело сел на сундук, перевел дыхание. Спина под рубахой была мокрой от пота.
– Фу-у, святой Никола, мать-заступница... – Маргитка, пыхтя, вылезла из-за сундука. – Сердце в кишки шлепнулось, как перепугалась. Это Яшка был.
