Настя не ответила, снова улыбнулась, опустив ресницы. Илья, стоящий рядом, знал: больше ничего не скажет. Отчетливо понимая, что ни Настьке, ни князю он тут не нужен, чувствуя, что надо бы уйти или, на худой конец, отойти к цыганам, он не мог этого сделать.
Так вот откуда у нее эти бусы... Подарок сбежневский сберегла. Столько лет, чертова баба, берегла, и не потеряла, не подарила, не продала, как все остальное, как даже то, что он, Илья, дарил ей... Сохранила и нацепила сразу же – вот, мол, любуйся, князюшка милый, как я тебя помню, как любила... А князюшка и рад стараться. И ежу понятно, что из-за нее, Настьки, он и не женился. И врет, что случайно мимо проезжал, наверняка рассказали друзья, тот же Толчанинов или Строганов, что Настька в Москве, вот и понесся, как за святым спасением... Тьфу. Совсем совести у господ не стало, к чужим женам лезут в открытую. Что же Сбежнев так смотрит на Настьку? Неужто забыл, что законный муж здесь, рядом, и долго терпеть не станет? И плевать на Митро, и на цыган плевать – если этот князь еще хоть раз на его жену вот так посмотрит, он...
Настя поудобнее устроила на колене гитару.
– Что же мне спеть вам, Сергей Александрович?
– На твой выбор. Я ведь так давно тебя не слышал... Хотя, впрочем, нет. Спой, если не в тягость, «Снова слышу».
– Да ведь эту песню на два голоса надо, – улыбнувшись, возразила Настя, – а лучше на три петь. Вот, если дозволите, моя Даша...
– Нет, – перебил ее Сбежнев. И тут же смущенно улыбнулся, кинув взгляд на Дашку. – Пусть меня простит твоя дочь, я не сомневаюсь – она прекрасная певица, у вас с Ильей и не могла родиться иная... Но я хочу слышать тебя. Только тебя.
– Ваша воля. – Настя задумчиво перебрала струны.
Аккомпанемент романса был трудным, Илья знал наверняка, что сама Настька его не вспомнит. И точно – через минуту она обернулась к нему, взглядом прося помощи. Всего-то и нужно было подойти и взять на гитаре с десяток аккордов, но Илья отвернулся, медленно отошел. Стараясь не встречаться взглядом с цыганами, уставился в окно, за которым в темноте сада шуршал дождь. Хмуро подумал: и чего, в самом деле, беситься? Ну, приехал князь, ну, морочит Настьке голову словами всякими... Да ведь она не дура-девчонка, на слова не купится, не побежит за ним, подол задравши. Так, посидит, молодость вспомнит – всего и дел. Илья потер кулаком лоб, вздохнул... и резко обернулся, услышав высокую ноту скрипки.
Гришка стоял за спиной матери, и лицо его было совсем взрослым, серьезным. Глядя куда-то поверх голов цыган, он касался смычком струн, и казалось, будто грустная мелодия сама собой рождается прямо из воздуха. Вскоре к скрипке присоединились мягкие гитарные переборы, и Илья, вздохнув, понял, что Настька вспомнила-таки аккомпанемент. Короткий аккорд, пауза – и голос:
Снова слышу голос твой, слышу – и бледнею,
Расставался, как с душой, с красотой твоею...
Если б муку эту знал, чуял спозаранку, —
Не любил бы, не ласкал смуглую цыганку.
Краем глаза Илья заметил какое-то движение у двери. Он повернул голову и увидел Маргитку, заглядывающую в комнату из сеней. Поймав взгляд Ильи, она поманила его и тут же скрылась. Какое-то время Илья медлил, затем осмотрелся и, убедившись, что внимание цыган поглощено Настей и князем, не спеша вышел из комнаты.
В сенях было темным-темно.
– Девочка, где ты?
– Здесь, на сундуке.
– Что случилось? Зачем? Народу полон дом. – Илья на ощупь нашел руку Маргитки, притянул ее к себе. – Ты дрожишь вся, что с тобой?
Маргитка вырвала руку. Отрывисто спросила:
– Ну, что, – видал?
– Что? – растерялся он.
– Настьку свою! Крокодилицу свою! И этого гаджо! Видал? Понравилось? Вот и попробуй мне теперь голову дурить, как она тебе верной семнадцать лет была. Ни за что не поверю!
– Не верь, коль не хочешь, – мрачно сказал Илья. – Не твое это дело.
– Ах, не мое?! – взвилась она. – Илья, да ты ослеп, что ли? Ты посмотри на свою Настьку – она же засветилась вся, как князя увидала! Всякий стыд потеряла, прямо на лестнице на шею ему кинулась, а сама старуха давно!
– Чайори...
– Ну, давай, давай, дожидайся! – продолжала бушевать Маргитка. – Жди, пока она тебя на всю Москву опозорит! Дэвлалэ, где ж ты свой ум похоронил, морэ?! Да ты подумай, что делать-то будешь, если Настька твоя с князем пойдет?
– Да ничего не буду делать, – через силу ухмыльнулся Илья. – С тобой в Бессарабию уеду.
Он сказал это в шутку и никак не ждал, что Маргитка вдруг всплеснет руками и кинется ему на шею, чуть не задушив:
– Господи, Илья... Милый мой, золотой мой... Ты сам сказал, ты сам, не я... Илья, надо ехать нам... Пойми, надо ехать, ждать нельзя...
– Ку... куда?
– Ты же сам сказал – в Бессарабию! В степи табунные! Хочешь – пойдем к моей родне котлярской, хочешь – веди меня в свой табор. Илья, едем, прошу тебя, прямо сейчас едем! Никто и не хватится! За Настьку не бойся, она одна не останется, князь подберет, она еще счастливой будет, а мы... Илья, не могу я больше так, пора ехать, я же... мне...
«А может, и правда?» – отчаянно подумал Илья, прижимая Маргитку к себе и зарываясь лицом в ее волосы. Может, и давно надо было сделать это, а не тянуть мерина за хвост невесть зачем. Нужен он разве Настьке? Нет. Пропадет она без него? Никогда. Несчастной будет? Да князь не даст... А дети? Дети взрослые давно. Так чего же он, дурак, дожидается? И боится чего?
– Едем, Илья? – плача у него на плече, спросила Маргитка.
– Едем, девочка! – вырвалось вдруг у него. – Едем.
– Сейчас, прямо сейчас! Илья, брильянтовый, никак ждать нельзя! Я тебе просто говорить не хотела, а я ведь уже третий месяц как... – Она запнулась.
– Что «третий месяц»? – не понял он.
– Я, Илья...
Внезапно совсем рядом прозвучал отчетливый вздох. Маргитка с тихим «ах» отпрянула от Ильи, закрыла лицо руками. Он отодвинул ее. Медленно повернулся. Увидел открытую дверь, полосу света, падающую из зала в сени. И стоящую в этой полосе Дашку.
Маргитка не выдержала первая. Тихо взвизгнув, она оттолкнула Илью, спрыгнула с сундука и бросилась в темноту. Хлопнули одна за другой несколько дверей, последняя – уже наверху, и опять наступила тишина. Из зала доносились звуки скрипки и гитары, Настин голос. Илья остался стоять где стоял, не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляда от лица дочери.
Дашка медленно пошла через сени. Пошарив ладонями по двери, она отворила ее, на миг впустив в сени сырость и шум дождя, и вышла на двор. Дверь за ней захлопнулась.
Илья сам не знал, сколько времени он просидел на сундуке, сгорбившись и уткнувшись лбом в кулаки. Сначала он пытался соображать, что теперь будет и что ему делать, но потом бросил: делать было нечего. «Сволочь ты, дэвла... Зачем же ты Дашку... лучше бы уж Настьку прислал...»
