Нино Вахтанговна посмотрела на внука. Тенгиз чуть заметно улыбнулся:
– Посмотрим.
– Древности ведь надо не просто вернуть, но еще сделать так, чтобы их сразу же нашли! – заволновалась Натэла. – Тенго, слышишь? А то еще найдет какой-нибудь бомж или еще кто…
– Не беспокойся. Я подумаю.
– Вот только одного не пойму… – с набитым ртом заговорил Батон. – Зачем он мечи деду в огород зарыл? И бросил там?
Наступила тишина. Затем Игорь Петрович сказал:
– Наверное, этого мы теперь уже никогда не узнаем.
– В принципе, можно прижать Модзалевского, – пожал плечами Пашка. – Просто так, истины ради. Он сейчас несколько… м-м… деморализован, так что может и рассказать.
– Пошел он к черту! – выругалась Полундра. – Не тронь – не завоняет. Главное, что чаша – наша, и мечи тоже. Дайте мне уже пожрать, я с утра ничего не ела, чтоб лишнего веса не набрать и трюк на мотоцикле не сорвать. Серега наверняка тоже голодный. Атаман, налетай!
Молодежь дружно накинулась на еду.
Маленькая эстрада ресторана осветилась голубым светом, музыканты заиграли «Вальс-бостон». Генерал пригласил танцевать Нинико Вахтанговну, Пашка – Соню. Соломон Борисович грустно положил золотую чашу обратно в сумку и решительно закрыл «молнию». Когда раскрасневшаяся от вальса Соня вернулась на место, антиквар поднялся.
– Что ж, девочка моя, пора и честь знать. Только ради вас я ввязался в такую аферу.
– Я знаю и благодарю вас еще раз. Но не спешите, пожалуйста. Посидите еще. Я уже говорила – вас ждет приятный сюрприз.
– Но… – слегка удивился Соломон Борисович. – Разве возможность подержать в руках чудесную древнюю чашу не была вашим сюрпризом? Вы обещали показать ее мне – и показали.
– Однако, мне кажется, лично для вас сюрприз был не особо приятный.
– Да уж…
– А я обещала именно приятный сюрприз. Поэтому и прошу – посидите еще немного, – повторила Соня, пряча лукавые искорки в глазах. – Поверьте, вы не пожалеете.
Соломон Борисович удивленно улыбнулся, пожал плечами, сел обратно на стул… и тут же медленно встал. Потому что в дверях зала возникла невысокая стройная женщина лет сорока в брючном костюме и с дорожной сумкой. В ее аккуратно уложенных черных волосах блестели капли дождя, большие темные глаза тревожно скользили по залу.
– Соня! Бэлла! Что все это значит? – с недоумением спросила она, глядя на сестер Гринберг. – Я только что с самолета, устала страшно, завтра в одиннадцать уже репетиция, мечтаю только о том, чтобы поскорее упасть в постель, а вы звоните и требуете, чтобы я ехала в ресторан! Что за тайны, девочки, что происходит? Здравствуйте, Нинико Вахтанговна, здравствуйте, Игорь Петрович… Ой! Здравствуй, Шлёма. А… что ты здесь делаешь?
– Добрый вечер, Рохл, – негромко произнес Соломон Борисович, поднимаясь и подходя к матери Сони и Белки. – Я жду тебя.
Стало очень тихо. Взгляды всей компании остановились на стоящих мужчине и женщине, смотрящих в глаза друг другу. Соня молча поманила младшую сестру, и они вдвоем незаметно прошли к освещенной эстраде. Там Соня прошептала что-то пианистке, та с улыбкой освободила место возле инструмента, саксофонист пододвинул второй стул, сестры Гринберг сели за рояль и заиграли романтическую «недоговоренную» мазурку номер три.
– Все, лирика пошла, пора линять, – как можно тише сказала Полундра на ухо Натэле. Но все равно и Атаманов, и Батон услышали ее и осторожно поднялись со своих мест. Гуськом, по стенке они вышли из зала, и последним, что увидела, обернувшись, Юлька, было – как Соломон Борисович ведет в танце крайне удивленную Рахиль Моисеевну.
«Керосинка» дожидалась хозяев на стоянке под дождем. Общим мнением было решено сейчас на ней никому не ехать, чтобы не простудиться насмерть, а забрать ее завтра с утра. Со швейцара Шалико было взято клятвенное обещание, что допотопный мотоцикл ночью не будет украден из-под его присмотра на запчасти.
– Заведу в подсобку и запру, – успокоил ребят швейцар. – Утром в дверь служебного входа постучи, отдадут.
– За технику головой отвечаешь! – пригрозил Атаманов.
– Вах! Кому твой «Роллс-Ройс» нужен! – засмеялся Шалико. – Зонтик дать, генацвале?
– Не надо, не сахарный… Хотя девчонкам вон дай, завтра привезу.
Когда компания вышла из метро возле своего дома, было уже совсем темно. Снова пошел дождь, и Юлька с Белкой забрались под огромный зонт, похожий на пляжный. Звали и ребят, и Атаманов насильно запихнул под зонт Батона:
– Давай лезь со своими соплями, а то у тебя завтра воспаление легких будет!
– Плевать… Пчхи! Щас домой приду, бабка чаю даст…
– Если не убьет. – Атаманов заржал. – Опять, скажет, целый день под дождем где-то шлендрали!
– Не шлендрали, а культурно в ресторане сидели, – ухмыльнулся Батон. – Мне даже жрать не хочется, во как!
– Ну, медведь сдох… – поразилась Полундра. – Пятиминутная голодовка началась!
Двор был темным и пустым. Только у самого подъезда сидела на лавочке бесформенная фигура в окружении наваленных на асфальт сумок и кошелок. Бесформенной фигура казалась из-за огромного плаща-дождевика с капюшоном, блестевшего от дождя. Из-под капюшона плаща торжественно выплывали клубы табачного дыма. Когда ребята подошли ближе, фигура ворчливо произнесла:
– И здрасьте вам, голота! Где носит-то по такой погоде?
– Оба-на, дед! – удивился Батон. – Ты давно приехал? Чего тут сидишь? Бабка дома, и батя уже из гаражей, наверное, пришел…
– Да я тока что прибыл, перекурить вот сел, еще не подымался. Яблочек вам привез, картохи, лука, что донести смог. Ну, как дела ваши мелкие?
– Ничего не мелкие! – обиделся Атаманов, садясь рядом с Пантелеичем на мокрую скамейку и доставая свои сигареты. – Я говорю, у нас тут тако-о-ое с твоим кладом завертелось!
Рассказывали долго, страстно, наперебой, споря и толкая друг друга локтями в важных местах. Пантелеич ахал, хлопал себя ладонями по коленям и крутил головой, обдавая сидящую рядом Натэлу холодными брызгами. Закончив удивляться, он огорченно сказал:
– А я вот так и не сыскал ничего. Только понапрасну весь огород вдоль и поперек перерыл. Две железки какие-то ржавые выискал, да и то, Васильевна говорит, с немецкой войны осколки, а вовсе не с татарского ига. И у нее тож ничего нетути…
– А что, и Васильевна клад ищет? – расхохотался Атаманов.
– Какое «ищет»! И без нее весь огород разрыли, а кто – непонятно. Уж как она ругалась поначалу! Ведь не столько картохи наворовали, сколько грядки попортили. Кажну ночь – как Мамай прошел! И кто тама халамидничал – неизвестно. Мы с Васильевной даже в засаде сидеть пробовали, да дело-то стариковское – засыпали оба еще до полночи, каждый в своем кусту… А он, сволочь зловредная, и роет, и роет, и роет! Только неделю назад перестал. Да еще и Гитлера моего сломал зачем-то…
