Старинный книжный шкаф с облупившейся позолотой достался Ванде от бабки. Книги стояли на широких полках в два ряда, и весь первый ряд был вынут и небрежно рассыпан по дивану. Я принялась рассматривать корешки и удивлялась все больше и больше. «Новгородская живопись», «Икона Владимиро-Суздальского княжества», «Иконостас Троице-Сергиевой лавры», «Иконопись Древней Руси»… Неужели Ванду интересовало что-то, помимо фламенко?
Под одной из книг обнаружилась увесистая папка с рисунками. К моему разочарованию, в ней не было ни портретов, ни акварельных зарисовок. Внутри лежали лишь карандашные наброски икон – некоторые почти законченные, с тушевкой и прорисованными складками одежды, некоторые едва намеченные. На одной были обозначены лишь глаза – большие и скорбные. Перебрав еще раз рисунки, я заметила, что ни на одном из них нет мужского образа – только Богородица. Не зная, что подумать, я захлопнула папку. С кучи бумаг, подхваченный сквозняком, скатился белый бумажный шарик.
Мы с Катькой кинулись на скомканную бумажку, как два коршуна. Я торопливо распрямила листочек. На нем ровным мелким почерком Ванды было набросано несколько слов. Вернее, не слов, а обрывков, на которые мы тупо таращились несколько минут. Затем взглянули друг на дружку и одновременно пожали плечами. Записка гласила: «Георгий! ново-с. м. от. фот.?!! зачем». Далее – совсем уж неразборчиво.
Об этой привычке Ванды мы знали хорошо. И не удивлялись, когда, к примеру, находили прилепленную на рабочий компьютер записку: «К! Прих. ар-т, 4 кв. не гот. зв. вовка пара по физ». В переводе на нормальный русский язык это означало: «Катька! Приходили из фирмы „Арарат“, отчет за четвертый квартал еще не готов. Звонил Вовка, у него опять двойка по физике». Если подруга уезжала на проверку, в записке указывалось: «4 без конт». Следовательно, проверка будет длиться четыре дня, и при этом можно не опасаться контрольных звонков руководства. Нашпиленное на дверь Вандиной квартиры «ЦДРИ, до 23» значило, что очередной концерт фламенко будет проходить в Центральном доме работников искусств и до одиннадцати вечера подруги дома не будет. Немногословие Ванды распространялось и на ее послания – редкие слова она дописывала до конца, искренне полагая, что все понятно и так, а иногда даже не трудилась ставить заглавные буквы в именах собственных. Натренировавшись за долгие годы дружбы, мы с Катькой обычно расшифровывали Вандины творения без труда. Но на этот раз записка повергла нас в недоумение.
– Эй, мужики! Давайте сюда!
Из кухни появились Осадчий и Яшка.
– Чего?
– Гляньте, что нашли. – Катька бросила на стол бумажку, и ребята с глубокомысленным видом склонились над ней.
– Георгий – это Барс, – мрачно сказал Яшка.
– «Ново-с»… «М»… Новоспасский мост, – бормотал Осадчий. – Что ей там делать, там дорогу уже полгода чинят…
– Может, не мост, а метро? – предположил Яшка.
– Нет такого метро! Постой… Метро… «Новослободская», может?
– А «от. фот.» что такое?
– «Фот» – это фотографии, скорее всего, – думал вслух Осадчий. – «Отдать фотографии»… «Отнести фотографии»… Кому? Куда? Катрин!
– А что «Катрин»? Я откуда знаю? Что она нам – докладывалась? Ей по доллару за слово плати – ничего не скажет!
Я не вмешивалась в разговор, уставившись на разгромленные книжные полки. Предположим, Ванде потребовался очередной том. Но зачем же сбрасывать весь первый ряд? Даже если очень торопишься – можно снять две-три книги, на худой конец десяток… Но все?.. И вдруг я вспомнила.
– Мужики! Катька! Деньги… Она за книгами прятала деньги! Катька, помнишь? В конверте! Посмотрите быстрее!
Яшка одним прыжком оказался возле шкафа и, богатырски размахнувшись, смел с полки оставшиеся книги. Пыльные тома посыпались на диван и пол, Катька расчихалась, я упала на колени рядом с грузом фолиантов и начала торопливо перебирать их. Голубой конверт нашелся сразу же, но он был пуст. В спешке я не обратила внимания на выскользнувший из-под рук пакетик с белым порошком, и вместо меня его поднял Осадчий.
– Выбрось, – не глядя сказала я. – Это от моли.
– Нет, не от моли. – Голос Петьки заставил меня поднять голову от книг. – Бес… Поди сюда.
Наступила тишина. Нахмурившись, Осадчий высыпал на ладонь немного порошка, понюхал, лизнул. Яшка напряженно наблюдал за ним. Они переглянулись. Осадчий кивнул.
– Ребята, что это? – шепотом спросила Катька.
– Героин, – коротко ответил Осадчий.
Мы испуганно переглянулись.
– Я его заберу. – Петька высыпал порошок обратно в пакетик. – Такой вещдок – не шутка, если узнаем, у кого брала, – можем целую контору накрыть.
Яшка вдруг шагнул к нему, и, прежде чем мы успели что-то сообразить, содержимое пакетика уже летело в открытую форточку.
– Вольтанулся?! – опомнившись, заорал Осадчий. – Что делаешь, лапоть?! Это ж доказательства…
– Хрен тебе, а не доказательства. – Сие пояснение сопровождалось внушительным мелкобесовским кукишем. – Ты ее в эти дела не впутывай.
– Я впутываю? Я?! – вскипел Петька. – Да она сама в них влезла! Что я ее – сажать, что ли, собираюсь? Я разобраться хочу! Я…
– С Барсом лучше разберитесь. – Яшка сел на диван, уставился в пол. – Всей Петровкой сколько лет посадить не можете. А ее это не касаемо.
– Тьфу, придурок… – сплюнул Осадчий. Сощурившись, взглянул на нас. – Она что – ширялась?
– Нет! Никогда! Точно! – спохватившись, хором заверещали мы с Катькой. – Мы точно знаем! Мы бы видели!
– Продавала, значит?
Второй вариант был еще нелепее первого. Мы, как могли, попытались убедить в этом Петьку, но по его недоверчивой физиономии я видела – не выходит.
– Черт знает что, – подытожил он, садясь на подоконник. – Значит, что мы имеем?
Все, что мы имели, уже лежало на столе. Пакетик из-под героина, бумажка с обрывками слов и пустой конверт для денег. Поколебавшись, я добавила к этому недовязанную детскую варежку. Петька с подоконника недовольно разглядывал коллекцию.
– Значит, забрала все деньги и куда-то смылась. Без вещей. И где концы искать?
– У Барсадзе, – сразу предположила Катька. – Записку-то ему писала! Не дописала, решила лично на словах сказать!
– Или у Тони, – добавила я.
– Круто! – ухмыльнулся Осадчий. – Не много ли у нашей девочки мальчиков?
– Заткнись, – буркнул Яшка. Встал, прошелся по комнате, покосился на скомканный листочек бумаги на столе и повернулся к нам: – Ищите эту испанку, Суарес. Она наверняка знает.
Вечером мы с Катькой тряслись в троллейбусе, ползущем по Таганке. Настроение было премерзкое. Телефона Стеллы Суарес мы так и не нашли и решили отправиться в Дом культуры, где проходили репетиции ансамбля «Эстрелла». Катька, вися на скользком поручне, сокрушалась по поводу пропавшего для стирки дня и планировала завтрашнее меню, между делом привычно поругивая балбесов-братцев. Я молчала. Из головы не выходил пакетик с белым порошком. Одно дело – отстаивать подругу перед бывшим мужем и клясться в том, что она в жизни не прикасалась к героину. Но совсем другое – прикидывать, как все было на самом деле. То, что Ванда не говорила об этом нам, ничего не значило. А про то, сколько артистов, лишившись возможности выходить на сцену, хватается за водку или наркотики, – известно всем. Может быть, и Ванда таким же способом избавлялась от депрессии?..
