Она еще стояла, нащупав стволом пистолета высокую фигуру,
отчего-то продолжавшую сидеть как ни в чем не бывало, – когда вспыхнули
фары светлой иномарки, поймали сидящего в яркий луч дальнего света. И еще один
сильный луч ударил от подъезда слева, кто-то бежал к скамейке, хлопнула дверца
светлой машины, и крайне знакомый голос окликнул:
– Даша, это я, не стреляй!
Двое сдернули сидевшего со скамейки, заламывая руки. Он
дергался, что-то протестующе вопил.
– Кто? – окликнула Даша, держа под прицелом
приближавшегося от машины человека.
– Я, Ремезов.
Даша опустила пистолет. Косильщик нагнулся над лежащим,
посветил фонариком, выпрямился и зло протянул:
– Тю-тю…
Даша всмотрелась. Посередине лба чернело аккуратное,
небольшое отверстие, а глаза были открыты, и лицо совершенно спокойное…
– Сергей! – окликнули от скамейки.
Косильщик побежал туда, и Даша кинулась следом. Ослепленный
светом фонаря, который держали у самого его лица, кругломордый парень, на
километр вонявший водкой, отчаянно моргал и орал:
– Ну чо такое, чо такое? В чем проблема, мужики? Салют
хотел устроить, не выходит, стерва…
Третий, стоявший рядом, подсунул под луч фонаря черный
пистолет и вынутую из него обойму. Даша поначалу приняла ствол за «Марголин»
или «Дрель», но тут же разглядела, что обойма набита желтыми газовыми
патрончиками, с зеленоватыми заглушками. Газовик на базе «Марголина».
– Вон они, три гильзы, – сказал державший
пистолет. – Шумовыми лупил.
– А я чо говорю? – навязчиво бубнил пьяный. –
Чо в натуре, мужики? Ну холостые, Нинка, стерва, не выходит, а я, может, на
серьезную влюблен…
Косильщик яростно, замысловато выругался. Даша перехватила
его взгляд и уставилась в ту же сторону – на недостроенный дом, ярко освещенный
холодным, колючим светом. Где-то далеко за стройкой слышался удалявшийся шум
мотора.
– Поздно, – сказала Даша, когда Косильщик
повернулся к своим ребятам. – Времени хватило, нет там уже никого…
Говорила я идиоту… Даже если бросил ствол на стройке, смысла нет спешить,
валяется себе…
– Паспорт при нем, – сказал один из державших
пьяного стрелка, левой рукой попутно обшаривавший его карманы.
– Да все при мне, и паспорт, и прописка… – бухтел
тот, уже не вырываясь. – Вы чо, менты? Руки ломаете… Нинка не выходит, а
мне тут мерзнуть надоело…
И Даша уже обостренным чутьем, вспышкой сыскарского озарения
понимала: конечно же, этот нестерпимо пахнущий водкой, но по виду не особенно и
пьяный тип попросту отвлек безобидной пальбой внимание от стройки, откуда
выстрелил настоящий киллер – однако доказать это невозможно. Можно
прозакладывать голову, выбран совершенно «чистый» статист, самое большее, что
ему можно пришить – мелкое хулиганство и незарегистрированный газовик, наш
замотанный суд отмерит ниже низкого…
И по лицу Косильщика, отрешенно-поскучневшему, поняла: он
мгновенно прокачал ситуацию и пришел к тем же выводам. Как нельзя кстати он тут
оказался, значит, Воловиков не такой уж скупец, как представлялся…
Воловиков?!
Она узнала одного из державших «пьянчужку» – капитан Даев,
из людей Бортко. И мгновенно сопоставила только что случившееся, эту машину и
этих ребят с кое-какими догадками и размышлениями последних дней. Два плюс два
давало четыре…
Присмиревшего стрелка потащили в машину.
– Сейчас свяжутся, приедет группа… – сказал
Косильщик. – Вот видишь, я как чуял, уговорил ребят подмигнуть по старой
памяти…
– Я что, дура? – сказала Даша.
– Слушай…
– Я к тебе, Сереженька, за это время немного
пригляделась. И как-то незаметно, сам собой всплыл вопрос: почему это неглупый
хваткий парень, хороший опер, как выяснилось, влип в глупейшую историю со
скошенным безобидным маком? Такой, каким я тебя знаю, ты подобного идиотства
никак не мог сотворить…
– Бывает, даже на самых лучших оперов этакое затмение
находит. Вот и откалываешь глупости…
– Сказала же, не держи меня за дуру, – отмахнулась
Даша. – Ваш Ведмедь что, впервые такие штучки откалывает? Только не
думала, что и мой черед настанет, а я ушами прохлопаю… Что вам известно? Что в
РУОП знают такого, чего я не знаю?
– Даша, я тебя решительно не понимаю, – сказал он
спокойно, без улыбки.
– Ну, ситуация, – покрутила она головой. – В
один вечер обнаружила у себя в группе две внедренки, хоть и разного плана…
Старею что ли, на пенсию пора? Вот что, казачок засланный, не знаю, как ты это
устроишь, но чтобы завтра тебя и близко не было. Не нужны мне такие казачки,
пусть из братских отделов.
– Что, никак не договоримся? – спросил он
совершенно другим тоном. – Даже для пользы дела?
– Для пользы дела, конечно, можно, – сказала
Даша. – Если ты мне откровенно расскажешь, что у вас об этом деле знают
мне неизвестное. Тебя, конечно, запихнули ко мне с расчетом на длительное
оседание, никто ведь не мог протелепатировать того, что начнется, но это-то как
раз и доказывает, что особа ты приближенная и доверенная.
– Не могу я сам решать. Нужно посоветоваться с
хозяином.
– Вот и советуйся, – сказала она. – И если он
решит со мной не откровенничать, можешь не появляться. Все. Подъедет группа –
ты знаешь, где я живу.
Повернулась и пошла к своему подъезду, даже не взглянув на
неподвижное тело.
Дверь в квартиру оказалась полуоткрыта. Даша ничуть не
встрепенулась, с каким-то тупым равнодушием прошла в свою комнату и убедилась,
что ленты с неизвестной отравой исчезли – и старые, отработавшие, и новые,
вместе с сумкой Толика. Особенно ломать голову не было нужды, все ясно из
рассказа Толика – когда она вышла, кто-то, с такой же точно отмычкой,
прятавшийся на верхней площадке, спустился в квартиру и вынес улики проторенной
дорожкой через чердак. И ничем уже не докажешь, что они были. Если незваный
гость знал, что должно произойти на улице, мог действовать без малейшей спешки,
у него было минут десять.
На минутку ей стало страшно. На минутку готова была
допустить самое жуткое: что против нее работает то самое существо, которое, по
слухам и легендам, никогда не делает ошибок.
Вздор. Хотя бы потому, что это существо могло бы ее, девку
неверующую и в церковь заглядывавшую пару раз в жизни из чистого любопытства
(да и некрещеную к тому же, лишенную определенной защиты), скрутить в бараний
рог и погубить в три минуты. Значит, это человек. И его можно переиграть… если
только придумать как.
Она сидела и дымила, как паровоз. Сигареты были куплены уже
после приступа, в случайном киоске, и опасаться их не следовало. Мозг работал
на пределе, подстегнутый нешуточным унижением и поганым чувством бессилия.
