«Интересно, – подумала Даша, вспомнив свое общение с
Мастером. – И тут все сходится».
– Значит, о сатанистах он ничего не рассказывал?
Марзуков таращился на нее, вздрагивая всем телом.
Беседа начинала буксовать. Не было смысла колоть его насчет
убийств – чересчур боится Агеева, да и не используешь его нынешние показания.
Даже будь все записано на диктофон, отопрется потом, это не официальный допрос
– приватная болтовня шестерки с отстраненным от всех дел, подвешенным в
непонятном состоянии опером, махающим к тому же совершенно криминальным
стволом… Заявись сейчас милиция, обживать Даше с Флиссаком СИЗО, как два пальца…
– Сайко – акционер Кангарского? – спросила она,
вспомнив о кое-каких необработанных детальках.
Марзуков, ужасно обрадованный переменой темы, закивал:
– У него – процентов пятнадцать. Только с ним отчего-то
не срабатывало…
– Да потому, что не смотрел он телевизор, –
свысока пояснила Даша. – Не все же – телеманы…
Деликатное покашливание француза напомнило, что и в самом
деле пора закругляться, пока не приловили.
Даша кивнула сообщнику, спрятала пистолет в карман. Флиссак
достал из сумки небольшую видеокамеру, повозился с ней, огляделся и включил все
лампы, какие здесь только были – за окном сгущались сумерки. Задернув шторы и
проверив на всякий случай ящики стола (даже у таких, как Марзуков, может
оказаться в заначке что-нибудь стреляющее), Даша обернулась к направленной на
нее камере. Роли на случай успеха были распределены заранее. Она, глянув на
себя в зеркальце, поправила волосы, блузку, ослепительно улыбнулась в объектив:
– Бонжур! Я – капитан милиции Дарья Шевчук, следователь
по особо важным делам уголовного розыска, Шантарск, Россия, – и поднесла к
объективу свое удостоверение, подержала с минуту, чтобы как следует
запечатлелось для истории. – Мне удалось раскрыть преступление, нарушающее
закон Российской Федерации, именуемый в нашей юриспруденции…
…Когда Марзуков послушно пробубнил в камеру свое искреннее
признание (явно радуясь, что разговор идет только о «двадцать пятом кадре»,
сваливая все на злых дядей Москальца, Агеева и фон Бреве, совративших с пути
истинного бедного мальчишечку), неожиданно для него вступила Даша – с рассказом
о череде убийств. Марзуков пискнул и дернулся, но получил (уже за кадром)
болезненный удар. Заткнулся, скорчившись.
Даша старалась, нагнетая эмоции. «Жульничество в бизнесе –
этим, в общем, никого не удивишь, – говорил Флиссак, когда они сюда
ехали. – Но убийств наш избиратель не одобряет, особенно массовых. Мы
большие гуманисты у себя дома. Напирайте на злых бошей – тут подключится
старая французская нелюбовь к соседу, мгновенно вспомнят и Седан, и Марну…
Напирайте на то, что вы искренне стремились к свободе, демократии и
капитализму, а фон Бреве подсунул вам отравленную конфетку…»
Закончив, Даша похлопала оклемавшегося Марзукова по плечу:
– Прекрасно, мон повр анфан… Теперь, говоря словами
поэта, вам осталась одна забава. Держать язычок за зубами. Не надо думать,
будто Агеев вас пощадит из уважения к вашей цветущей юности, если честно
наябедничаете. Да и тестю я на вашем месте не стала бы исповедоваться. Когда на
одной чаше весов – жирный валютный счет, а на другой – непутевый зятек, любой
дурак догадается, куда качнутся весы…
– Чует мое сердце, он все-таки позвонит, – сказал
Флиссак в машине.
– И черт с ним, откровенно говоря, – сказала Даша.
– Все же мне несколько непонятны ваши методы…
– Меня отстранили, – сказала Даша. – Таскали
в прокуратуру. Вы уже знаете достаточно, чтобы обойтись без лишних вопросов. Не
думаю, что меня посадят или сунут в психушку. Сунут куда подальше, перебирать
бумажки в архиве. По медицинским показаниям. И не уволена, и не наказана, но –
нет меня. Это кое для кого наилучший выход – человек в таком положении уже
никому не опасен и не интересен, сколько бы он ни доказывал с горящими глазами,
что он прав и гениален, его похлопают по плечу, фальшиво посочувствуют и
постараются побыстрее распрощаться… Только не говорите, что у вас во Франции
такого не бывает!
– Бывает, отчего же, – с задумчивым и грустным
лицом согласился Флиссак. – Быть может, следует переписать кассету и
оставить вам копию?
– Благодарю за щедрый жест, но – бесполезно.
– Не хочу лгать, мадемуазель Дария, возможно, мои
наниматели решат, что эту кассету не стоит предавать гласности. Обычно такие
дела решаются за закрытыми дверями – смотря который из вариантов
предпочтительнее…
– А мне ничем не поможет, если ее прокрутят все ваши
телестудии, – сказала Даша. – Не будет же ваш президент просить за
меня нашего? И у вас, и у нас и не такое писали – без всяких последствий. Эта
кассета меня только в омут потянет… Возьмут и пришьют шпионаж. Вы же не
приедете в мою пользу свидетельствовать?
– Не приеду, – согласился Флиссак. – А ваше
начальство окончательно устранилось?
– Не то чтобы… – сказала Даша. – Они в таком
положении, когда, продолжая меня защищать, рискнут предстать круглыми идиотами.
Вас эта пленка устраивает только потому, что за вами – Корпорация… А за нами
нет никого. Крутимся, как…
– И все же я не верю, что вы сломались.
– А кто вам сказал, что я сломалась? – фыркнула
Даша. – Может, когда-нибудь потом… А пока – подожду. Я на свободе, или
где?
– Куда мы едем?
– На тот берег. На станцию «Енисей». Через полчасика
пройдет электричка на Семиреченск. Вряд ли вас станут объявлять в розыск, но
все равно держитесь осторожнее… В этой одежде и с вашим знанием языка
подозрений не вызовете. А может, у вас тоже есть в запасе и российский паспорт?
На имя какого-нибудь Сидорова?
Флиссак неподражаемо пожал плечами, вежливо улыбнулся и
промолчал.
– Ладно, это ваши заморочки, – продолжила
Даша. – В общем, три с лишним часа – и вы уже за пределами Шантарской
губернии. В Семиреченске садитесь на первый же поезд западного направления и
дуйте до Москвы…
– Мне нужно всего лишь добраться до
Новосибирска, – признался Флиссак. – Там в консульстве есть человек…
Если я приду без висящей на хвосте погони и с добычей – он поможет. Кассета
уйдет через него.
– Ну, ваши проблемы. Черт вас знает, может, вы и не
промышленный шпион, а… Все равно, не мое дело. Уматывайте. Потенциальным
покойником меньше. Главное, я эту сволочную братию прижала…
– Вы удивительная женщина, мадемуазель Дария, –
сказал Флиссак. – Я понимаю Дюруа… Должен вас огорчить, я чисто
промышленный шпион. Если бы все зависело от меня… Но я вам даю слово француза:
буду драться, как лев, за шумный вариант финала…
– А говорите, в Европе романтики перевелись, –
фыркнула Даша.
– Это не романтика, – серьезно сказал
Флиссак. – Я получу много денег, и моя репутация укрепится. Без вас этого
могло бы и не быть.
