Когда девочки обосновались в Уэйрхеме в качестве настоящих пансионерок, им показалось, что более радостным существование быть не может. Эта первая зима стала самым спокойным и счастливым периодом школьной жизни Ребекки - зимой, о которой она еще долго вспоминала. Она и Эмма-Джейн поселились в одной комнате и, объединив свое скромное имущество, сделали обстановку приятной и домашней. Начать с того, что в комнате был радостный красный ковер из крашеной пряжи и кленовая мебель. Что же касается остального, Ребекка выдвигала идеи, а Эмма-Джейн предоставляла материалы и труд - разделение обязанностей, как нельзя лучше подходившее к обстоятельствам. Отец миссис Перкинс был владельцем магазина и после смерти оставил своей замужней дочери все запасы товаров, какими располагал. Черной патоки, уксуса и керосина семье хватило на пять лет, а чердак Перкинсов по-прежнему оставался сокровищницей, с залежами хлопчатых тканей и мелочного товара. Так что, вдохновленная Ребеккой, миссис Перкинс сделала пышные занавеси и ламбрекены
[34]
из небеленой кисеи, которую обшила ярко-красными лентами. Были и две такие же скатерти, и каждая из девочек имела свой стол и уголок для учебы. После долгих упрашиваний Ребекке удалось получить позволение перевезти в Уэйрхем ее драгоценную лампу, которая могла сделать роскошными любые апартаменты, а когда к этому были прибавлены последние рождественские подарки мистера Аладдина - японская ширма для Эммы-Джейн и полочка книг английских поэтов для Ребекки, - они объявили, что это так же весело, как выйти замуж и собираться вести свое хозяйство.
День, когда к ним зашла Хальда, был пятницей. По пятницам с трех до половины пятого Ребекка была свободна и могла доставить себе удовольствие, которое предвкушала целую неделю. Она бежала по заснеженной тропинке через сосновый лесок позади семинарии и выходила на тихую улочку, которая вела прямо к большому белому дому, где жила мисс Максвелл. На ее стук отвечала горничная. Ребекка снимала шляпу и плащ, вешала их в передней, аккуратно ставила в угол свои галоши и зонтик - и открывала двери рая. В гостиной мисс Максвелл с двух сторон тянулись полки с книгами, и Ребекке было позволено час или больше сидеть у камина и листать книги сколько душе угодно. Затем мисс Максвелл возвращалась из семинарии, и следовали драгоценные полчаса дружеской беседы, прежде чем Ребекка должна была спешить на станцию, чтобы присоединиться там к Эмме-Джейн и сесть на поезд, идущий в Риверборо, где она проводила каждую субботу и воскресенье и где ее обстирывали, наглаживали, заштопывали, экзаменовали, ободряли и упрекали, предостерегали и снабжали советами в количестве, вполне достаточном на всю следующую неделю.
В эту пятницу она на мгновение опустила лицо в цветущую герань на подставке для цветов, выбрала в одном из книжных шкафов "Ромолу"
[35]
и опустилась на сиденье у окна со вздохом безмерного удовлетворения. Иногда она все же взглядывала на часы, хорошо помня тот день, когда она настолько увлеклась "Давидом Копперфильдом", что всякая мысль о поезде в Риверборо совсем вылетела у нее из головы. Встревоженная Эмма-Джейн не решилась уехать без нее и прибежала со станции искать ее у мисс Максвелл. Был еще только один вечерний поезд, и шел он до городка, расположенного в трех милях от Риверборо, так что девочки явились, каждая в свой дом, когда уже давно стемнело, после утомительной прогулки в метель.
Ребекка читала уже полчаса, когда, взглянув в окно, увидела две фигуры, которые появились на тропинке, ведущей к дому от леса. Узел ярких волос и кокетливая шляпка могли принадлежать единственной особе, и ее спутником, когда пара приблизилась, оказался не кто иной, как мистер Аладдин. Хальда изящным движением приподнимала юбки и выбирала безопасное место для своих ботинок на высоких каблуках, щеки ее пылали, глаза под черно-белой вуалью сверкали.
Ребекка соскользнула со своего наблюдательного пункта у окна на коврик перед ярким камином и опустила голову на сиденье большого кресла. Она была испугана бурей, поднявшейся в ее душе, той неожиданностью, с которой налетела эта буря, так же как и необычностью совершенно нового чувства. Она вдруг ощутила, что для нее невыносимо уступить свою долю дружбы мистера Аладдина Хальде - Хальде, такой живой, бойкой и хорошенькой, такой веселой и находчивой, такой общительной. Ребекка всегда с радостью соглашалась на то, чтобы Эмма-Джейн была участницей этих дорогих ей, Ребекке, отношений. Но, возможно, сама того не сознавая, она чувствовала, что Эмма-Джейн всегда являлась лишь второстепенным объектом внимания мистера Аладдина. Однако кто была она сама, в конце концов, чтобы надеяться всегда быть первой?
Неожиданно дверь бесшумно отворилась, и кто-то, заглянув в комнату, произнес:
- Мисс Максвелл сказала мне, что я найду здесь мисс Ребекку Рэндл.
Ребекка вздрогнула при звуке этого голоса и, вскочив на ноги, радостно воскликнула:
- Мистер Аладдин! Я знала, что вы в Уэйрхеме, но боялась, что вы не найдете времени, чтобы зайти повидать нас.
- Кого это "нас"? Теток здесь нет, не правда ли? А, ты имеешь в виду дочь богатого кузнеца, чье имя я никак не могу запомнить. Она тоже в Уэйрхеме?
- Да, мы живем с ней в одной комнате, - ответила Ребекка, решив, что прозвучало дурное предзнаменование и для нее самой, если он забыл имя Эммы-Джейн.
Комнату окутывал мягкий сумрак, в камине весело потрескивал огонь, и они долго беседовали, пока прежнее сладкое ощущение дружбы и близкого знакомства не вернулось незаметно в душу Ребекки. Адам не видел ее несколько месяцев и хотел узнать от нее о школьных делах, как они выглядят с ее точки зрения; до этого он уже поинтересовался ее успехами у мистера Моррисона.
- Ну, моя маленькая мисс Ребекка, - сказал он наконец, поднимаясь с кресла. - Мне пора думать о поездке в Портленд. Завтра там состоится собрание директоров железной дороги, и я всегда пользуюсь этим удобным случаем, чтобы посетить здешнюю семинарию и дать свои ценные советы по финансовым и учебным вопросам.
- Как это странно, что вы попечитель, - сказала Ребекка задумчиво. - Почему-то я не могу это совместить.
- Вы на редкость умная юная особа, и я совершенно с вами согласен, - ответил он. - Дело в том, - добавил он серьезно, - что я принял на себя обязанности попечителя в память о моей бедной матери, чьи последние счастливые годы прошли здесь.
- Это, наверное, было очень давно!
- Дай подумать... Мне тридцать два - только тридцать два, хотя кое-где уже седина в волосах. Моя мать вышла замуж через месяц после окончания семинарии, а умерла, когда мне было десять. Да, моя мать была здесь давно, самой семинарии было тогда лет пятнадцать или двадцать. Хотите взглянуть на мою маму, мисс Ребекка?
