Дед Мазай вдруг пожалел, что когда-то возил ее на полигон и учил стрелять…
* * *
Все «охотничьи» дни, пока высиживали и выслеживали Кархана, Глеб Головеров, как и остальные, жил в машине, изредка переставляя ее с места на место, чтобы не примелькалась. Тут же отдыхал, ел, брился, переодевался и спал. Обстановка была в общем-то привычная, можно сказать, даже комфортабельная, поскольку в подобных операциях где только не приходилось жить. И все бы ничего, но то ли от впечатлений этой партизанщины, то ли от постоянного присутствия Тучкова Глебу опять снилась Марита. Он просыпался с неприятным чувством вины и отвращения ко всему, как бывало с глубокого похмелья, выходил из машины, гулял по ночным улицам, стараясь отвлечься и развеять впечатления от сна, но каждый люк колодца под ногами напоминал ему Бендеры.
Зная о том, что снайперы «румын» используют для перемещения по городу и смены позиций трассы теплосетей, казаки и ополченцы Приднестровья заваливали люки железобетонными блоками и кирпичными глыбами из развалин. Можно было бесконечно ползать по трубам, кое-где едва протискиваясь под перекрытиями железобетонных лотков, передвигаться от колодца к колодцу, кричать и даже стрелять по толстым чугунным крышкам — никто бы не обратил внимания, ибо в разбитом городе давно привыкли к крикам и стрельбе. К тому же Марита предупредила, что, если их услышат казаки, могут сдвинуть блок, открыть люк и, не разбираясь, бросить гранату.
Ей было проще и привычней лазить по теплосетям — стройная ее фигурка проходила в самые узкие щели, а Глебу иногда приходилось разбивать на трубах теплоизоляцию, чтобы расширить просвет. От стекловаты горели руки, лицо и резало глаза…
Оставалась надежда на то, что его станут искать. Группа «Щит» из полусотни бойцов была сформирована на базе «Молнии» специально для Приднестровья, чтобы взять под охрану остатки оборонной промышленности, не уничтоженной «румынами». Ликвидация бродячих снайперов была делом побочным, попутным, и занимались ею всего два человека да пятерка приданных им казаков. Тучков знал, в каком районе находится Головеров, и до того момента, как он спустился в теплосеть, постоянно поддерживал с ним радиосвязь. Но батареи к тому времени уже подсели и рация под землей отказала сразу. Казаки, бывшие с Глебом, в это время прочесывали девятиэтажный жилой дом, откуда стрелял снайпер. Они могли бы, спустившись вниз, увидеть открытый люк, однако артобстрел начался, когда казаки были на верхних этажах. Теплокамеру завалило плитами, обрушенными от попадания крупнокалиберного снаряда в панельный дом…
Марита сломалась лишь после того, как попыталась убить Глеба и лишилась последнего карабина. Она испугалась, когда увидела в тусклом свете фонарика разорванную пулей мышцу на плече, серый пороховой ожог от выстрела в упор и кровь. После суточного блуждания в подземельях на них не было ничего чистого, чтобы перевязать или хотя бы закрыть рану. Распечатанный перевязочный пакет в нарукавном кармане давно размок и пропитался грязной водой, тельняшка под камуфляжем была еще грязнее. К тому же следовало промыть рану, очистить от ниток, попавших с разорванной одежды, и ржавчины, — Глеб после выстрела машинально зажал рану рукой. Заражение крови было обеспечено.
— Мне известно, что надо делать, — вдруг сказала Марита.
Головеров тоже знал, что нужно делать, но под рукой не было ни посуды, ни даже автомата с подствольником, который часто заменял стакан. К тому же он сутки не пил воды и не ощущал никаких позывов…
Сначала Марита вымыла мочой руки, затем несколько раз смочила и отжала перевязочный пакет, затем сняла спортивные брюки, трусики и встала над плечом, пропустив его между ног.
— Свети мне, — попросила она.
Рану жгло от мочи хуже, чем от йода или спирта. Марита промывала ее струёй, цепляла ноготками и выдергивала нитки, ржавчину и снова промывала, экономно расходуя «антисептик».
— И откуда у тебя берется, — проворчал он, слушая шипящую возле уха струю.
— Долго терпела, тебя стеснялась, — прибалтийский акцент ее как бы выхолаживал слова, делал их бесчувственными, невыразительными.
Глеб чуть не выматерился. Мир превращался в дурдом — другого определения невозможно было подыскать, — если женщины не моргнув глазом хладнокровно стреляли в мужчин, но при этом стеснялись писать в их присутствии. Это не поддавалось логике и здравому рассудку.
Старинный способ обработки и обеззараживания ран мочой был почти забыт, знали его врачи да те, кто проходил специальную школу выживания. Как и где научилась Марита снайперскому искусству, было известно и не вызывало вопросов. Любители спорта давно привыкли к зрелищу — стреляющей женщине. Но не хотелось верить, что эта молодая совсем женщина, кроме спортивной подготовки, имела еще другую — профессионального воина, училась, как убивать и как выживать. Теоретически он допускал, что такое возможно, коли Марита поехала на войну зарабатывать деньги. Не за приключениями, не из романтических побуждений, а именно из соображений практических. Однако при этом противился разум, душа отвергала все аргументы и доводы.
Закончив обработку раны, Марита смыла кровь со спины, груди и живота, почему-то теперь не стесняясь, будто этот выстрел в упор был последним ее выстрелом, разбившим некую мораль, условности и барьеры, разделявшие двух человек — мужчину и женщину, охотника и добычу, стрелка и жертву. Оставаясь полуголой, она стала бинтовать рану в быстро тускнеющем свете фонаря, а закончила уже в темноте. Помогла ему одеться и лишь после этого оделась сама.
— Где ты этому научилась? — спросил Глеб.
— Чему? Перевязывать?
— Нет…
Она догадалась, и в голосе ее послышалось тепло от воспоминаний.
— Так делал мой дедушка. Он жил на хуторе, я приезжала к нему маленькая. Однажды чужие собаки порвали наших овец. И дедушка их лечил.
Марита замолчала, как бы спохватившись о неуместной откровенности. Глеб больше ни о чем не спрашивал, и они сидели в полной тишине минут десять. Над головой отдаленно прошумел грузовик. Глеб оторвал полоску рубероида, поджег его и проверил, куда тянет дым: из теплокамеры, где была спрятана последняя винтовка Мариты, было два хода. Дым тянуло в оба.
— Куда пойдем? — спросил он.
— Эти трубы идут в школу, — указала Марита. — Там был выход в бойлерную. Я давно туда не ходила…
Она воевала вахтовым методом: пробиралась в город на пять дней, делала за это время несколько зарубок на прикладе и на неделю снова уходила на «румынскую» территорию — получать деньги и отдыхать от своего тяжкого труда. Часть продуктов она приносила с собой, часть добывала в городе у своих врагов, на ополченских полевых кухнях, где кормили всех подряд. Тут же, в теплотрассе, у нее были спрятаны выходное платье, туфли, колготки и серый неприметный плащ.
Марита на правах пленницы и проводника поползла вперед. Теперь кроме «винтореза», который все время мешал передвигаться в тесном пространстве, давала знать о себе и рана. Левая рука быстро уставала, набухала кровью повязка на плече. Кроме всего, раздражали компенсаторы — П-образные изгибы трассы, предназначенные гасить гидродинамические удары в трубах. Приходилось извиваться змеей, преодолевая лишние метры и тесные повороты. Головеров давно бросил бронежилет, хотя пожалел о нем ночью, когда от холода била дрожь, однако оставил шлем и теперь не стукался головой о бетонную кровлю, и можно было, опустив стеклянное забрало, отдыхать лицом вниз, чтобы расслабить всегда напряженные мышцы шеи. Сейчас же поврежденная пулей мышца быстро уставала, и Глеб полз, практически не поднимая головы.
