Капитан сердито пошелестел бумагой, отшвырнул её на край стола.
— Не знаю… Решится ли командующий. Это же приказ Москвы, причем дело щепетильное. Не выполни — вообще кислород перекроют.
— Понимаю, а если компромисс? Пока мы в эфире — молчите, отработаем, хоть на целый день включайте свои глушилки.
— А если нас контролируют?.. Нет, не годится.
Генерал встал, развел руками:
— Что же, капитан, у меня выход один. Вызывайте на борт командующего. Предварительно сообщите, что его… большая пирога в руках спецназа, а вы — в плену, вместе с командой. Все переговоры только с ним. По прибытии командующего я даю телеграмму в ваш Главный штаб…
— Давайте не будем трогать командующего! — обрезал капитан. — Он хороший мужик и прекрасный командир. Не нужно его позорить, и так терпит, ходит со сжатыми кулаками…
— А приказ выполняет!
— Наше дело военное…
— Но приказ-то — подленький! Мы же не враги — свои! И тоже военные.
— Нас втягивают в эти игры! Не объясняя условий… Не выполни — отключат электроэнергию в военном городке за неуплату. Потом воду, тепло, газ… Рычагов достаточно, все норовят голыми руками…
— Ладно, капитан, давай договариваться, — заявил дед Мазай. — Не впутывая никого, глядя в глаза друг другу. Мы здесь готовимся к серьезному делу, не мешай нам.
— Ясно, что к серьезному. Потому и катят на вас…
— Сроки ограниченные, условия жесткие. Так что помогай, капитан.
Он поворочал на столе сжатыми кулаками, желваки отметились на широких скулах поморца, вспыхнули и прикрылись веками голубые чистые глаза.
— Добро… Снимай своих людей и уходи. Пока народ не проснулся. Нам и так позора не расхлебать… Попался бы мне лет семь назад!
— Да я верю, брат, молчи.
— Сейчас же дай команду освободить личный состав, — то ли попросил, то ли приказал капитан. — Нельзя ему чувствовать себя побежденным. У этих матросиков и так комплекс неполноценности. Стыдно письмо домой написать.
Генерал тут же нажал тангенту рации и дал сигнал к отходу. Подал руку капитану.
— Не обижайся, брат. Найдешь горючего — прилетай, посидим, потолкуем. На обратный путь заправлю.
— Не прилечу, — коротко, дежурно пожав руку, сказал он. — После такого позора мне нож к горлу — надо в море выходить. Или уж на берег… К чертовой матери!
Они вместе вышли на палубу, генерал натянул маску: бойцы «Молнии» отчего-то гуртились возле лестницы, оживленно переговаривались. И тут Глеб Головеров доложил, что исчезли все ботинки, припрятанные под ступенью, кто-то украл их самым наглым образом, и теперь больше половины людей остались в одних носках. Докладывал на ухо, чтобы не слышал капитан корабля, требовал разбирательства с командой.
— Нет уж, братец, — сквозь зубы прошептал ему генерал. — Проворонили ботинки — топайте в носочках, как зайчики. Позорище!
Команда корабля была уже выстроена перед мачтой со спущенным флагом. Белая рабочая роба и такие же шапочки делали их похожими на заключенных концлагеря времен Отечественной войны. Разве что ухмыляющиеся физиономии и хитроватые злые глаза никак не вязались с этим обликом. Матросы смотрели, как победители в одних носках покидают корабль, и как бы молча улюлюкали…
Перед строем твердой поступью вышагивал мраморный дог…
Глава 3
В инструкции, полученной на посту ГАИ от Крестинина, в первую очередь сообщалось, что Александр Грязев восстановлен на службе в органах ФСК с сохранением звания и прежнего должностного оклада с учетом инфляции, а также всех видов доплат, связанных с зарубежной командировкой. Там было еще много всего толкового, продуманного, разработанного до деталей, однако это казенное известие, особенно по поводу оклада и инфляции, более всего поразило и возмутило Саню. Он не просился на службу, не писал рапортов, не искал аудиенций с начальством и вообще не собирался служить, вкусив радость и свободу бродяжьей жизни; и его никто не просил, не уговаривал — просто объявили решение, как состоявшийся факт, верно, полагая, что он спит и видит себя сотрудником ФСК. Особенно потрясал цинизм, с которым ему напоминали о чести, совести и патриотизме русского офицера: благодаря этим чувствам, остановившим массовое убийство неповинных людей в Доме Советов, Грязев был уволен «за дискредитацию», теперь же от него требовали проявить их, выполняя долг офицера.
Должно быть, демократическую власть, объявившую безграничную свободу личности, начало сильно припекать, и аргументов, помимо давления на совесть и любовь к Отечеству, не оставалось. За те деньги, которые давали, даже с учетом инфляции и всевозможных доплат, никто бы не пожелал служить на самой грязной службе, которая только есть на земле; служить за идею в условиях, когда ее попросту не существует, поскольку Демократия — это лишь форма жизни общества, — для разумного нормального человека становится бессмысленно; и за царя было не послужить, ибо президент на Руси мог рассматриваться не иначе как временщик, а временщикам служить честному человеку было не принято. Оставался единственный и вечный рычаг — служить Отечеству за совесть. На это и был расчет, им и зажимали вольную душу…
Не один раз, пока ехали по России, Саня Грязев испытывал приступы глухой тоски и желание сбежать при первом удобном случае. Это же настроение оставалось, когда «рафик» катил по территориям мелких кавказских государств — бывших республик, но когда пересекли грузино-турецкую границу неподалеку от курортного городка Сарпи, за спиной будто упал железный занавес. Он сам себе надавил на совесть и душу свою бродяжью зажал: автором инструкции был полковник Сыч — человек, которому доверял сам дед Мазай. Значит, не без его участия Грязева запускали в Турцию обучать чеченских диверсантов искусству, которым когда-то владело спецподразделение «Молния».
В инструкции ему предлагалось самому выбрать линию поведения и специфику характера в общении со своими хозяевами и курсантами. Основные свойства его натуры уже были как бы изначально заложены воздействием психотропных средств, однако Грязеву вовсе не хотелось все время быть добреньким, лениво-бесшабашным и влюбленным. Как только перестали подкачивать психотропиком — а это случилось на территории Грузии, — Саня сразу же решил показать зубы: надо было разрушить у них иллюзию, что он покладистый парень, из которого с помощью женщины и коньяка можно вить веревки. С этой командой лучше быть вечно недовольным, обозленным мужиком, со своенравным — на грани самодурства — характером, въедливым, несносным, тяжелым эгоистом. Пусть они без психотропика ищут к нему подход и сами вырабатывают манеру поведения, пусть привыкают, что иметь наемного специалиста — дело хлопотное, накладное.
Не получив с утра допинга, Грязев молчал несколько часов подряд, затем позвал Алика в салон — тот ехал рядом с водителем — и сказал без всяких предисловий:
