Эвелин многозначительно глядит на Тобиаса.
– Интересные у тебя друзья.
– Это перепись населения? – спрашивает Калеб, стоящий у меня за спиной, и выходит вперед с открытым ртом. – А… это? Убежища бесфракционников?
Он показывает на первую строку таблицы, где написано «7………У Б».
– В смысле точки на карте? Убежища, ну, как это правильно сказать?
– Слишком много вопросов, – отвечает Эвелин, выгибая бровь. Знакомая мимика. Как у Тобиаса. Как и нелюбовь отвечать на вопросы. – Из соображений безопасности я промолчу. В любом случае пора ужинать.
Она показывает на дверь. Сьюзан и Калеб идут первыми, следом – я, Тобиас и его мать – последние. Мы снова попадаем в лабиринт, заполненный механизмами.
– Я не дура, – тихо говорит она. – Я знаю, ты не хочешь иметь со мной ничего общего, хотя до сих пор и не понимаю, почему…
Тобиас хмыкает.
– Но, – продолжает она, – мое приглашение остается в силе. Мы можем воспользоваться твоей помощью здесь, кроме того, я в курсе, как ты относишься к системе фракций…
– Эвелин, я выбрал Лихачество, – говорит Тобиас.
– Выбор всегда можно сделать заново.
– Что дает тебе основание думать, что мне хочется провести жизнь рядом с тобой? – жестко спрашивает он. Я слышу, что он останавливается, и тоже притормаживаю.
– Я твоя мать, – отвечает она, и ее голос едва не срывается. Она, оказывается, может быть очень уязвима. – А ты – мой сын.
– Ты действительно не понимаешь, – говорит он. – Ты и малейшего представления не имеешь, что ты сделала по отношению ко мне.
Он почти шепчет.
– Я не хочу вступать в твою жалкую шайку бесфракционников. И хочу выбраться отсюда, и чем скорее, тем лучше.
– Моя жалкая шайка вдвое превосходит в численности лихачей, – отвечает Эвелин. – Тебе бы лучше принять ее всерьез. Наши действия могут определить будущее этого города.
И она перегоняет меня. Ее слова застревают у меня в ушах. Вдвое превосходит в численности лихачей. Когда их стало так много?
Тобиас глядит на меня, насупившись.
– Как давно ты узнал? – спрашиваю я.
– Около года назад, – отвечает он, приваливаясь к стене и закрывая глаза. – Она отправила зашифрованное послание лихачам. Мне. Назначила встречу в депо. Я пришел, поскольку было любопытно. Встретил ее. Живую. Это не стало счастливым воссоединением, как ты уже могла понять.
– Почему же она покинула Альтруизм?
– У нее был роман на стороне, – качая головой, поясняет он. – Ничего странного, с тех пор, как мой отец…
Он снова качает головой.
– Ну, скажем так, Маркус обращался с ней ничуть не лучше, чем со мной.
– И… поэтому ты на нее зол? Потому, что она была неверна ему?
– Нет, – очень жестко отвечает он, открывая глаза. – Нет, я зол не поэтому.
Я подхожу к нему осторожно, как к дикому зверю, аккуратно ставя ноги на бетонный пол.
– А почему?
– Она должна была уйти от моего отца, это я понимаю, – говорит он. – Но почему она не подумала о том, чтобы забрать с собой меня?
Я морщусь.
– Она оставила тебя с ним.
Бросила в худшем из кошмаров. Неудивительно, что Тобиас ее ненавидит.
– Ага, – отвечает он, топая ногой. – Именно так.
Я нащупываю его пальцы, и он сплетает их с моими. Понимаю, что задала достаточно вопросов, и не нарушаю молчания. Он заговаривает первым.
– Похоже, что бесфракционников лучше иметь друзьями, чем врагами, – говорит он.
– Возможно. Но какова будет цена этой дружбы? – отвечаю я.
Он качает головой:
– Не представляю. Но, возможно, у нас нет выбора.
Глава 9
Один из бесфракционников разводит огонь, чтобы мы могли разогреть еду. Те, кто хочет поесть, собираются вокруг большой металлической чаши, в которой и развели огонь. Разогревают банки с едой, а потом их передают по кругу, вместе с ложками и вилками, чтобы каждый мог взять по кусочку. Я стараюсь не думать о том, сколько разной заразы может распространяться таким способом, и опускаю ложку в банку с супом.
Эдвард плюхается на землю рядом и принимает у меня жестянку с супом.
– Значит, вы все из Альтруизма, а? – спрашивает он, вылавливая несколько лапшичек и кусок морковки. Засовывает их в рот и передает банку женщине, сидящей слева.
– Были, – уточняю я. – Тобиас и я перешли, сам понимаешь, и…
Внезапно я понимаю – не стоит упоминать о том, что Калеб перешел в Эрудицию.
– А Калеб и Сьюзан – все еще альтруисты, да.
– И он твой брат. Калеб, – говорит он. – Бросила семью, чтобы уйти в Лихачество?
– Ты говоришь, как настоящий правдолюб, – раздраженно отвечаю я. – Не оставишь свое мнение при себе?
– На самом деле сначала он был эрудитом. А не правдолюбом, – замечает Тереза, наклоняясь к нам.
– Ага, я знаю. Я…
– И я тоже, – перебивает она меня. – Но пришлось уйти.
– Что случилось?
– Умишка не хватило, – отвечает она, беря у Эдварда банку с бобами и засовывая в нее ложку. – Получила недостаточно высокую оценку в тесте интеллекта во время инициации. «Будешь всю жизнь мыть полы в лаборатории, – сказали они. – Или можешь убираться отсюда». Я решила уйти.
Глядя на ложку, она вылизывает ее дочиста. Я беру у нее бобы и передаю Тобиасу, который смотрит на огонь.
– И много тут у вас из Эрудиции? – спрашиваю я.
Тереза качает головой.
– Большинство из Лихачества, на самом деле, – отвечает она, кивая в сторону Эдварда, который кривится, слыша эти слова. – Потом – Эрудиция, Правдолюбие, немного из Товарищества. В Альтруизме инициацию никто не заваливает, так что их очень мало, кроме тех, кто выжил после симуляционной атаки и присоединился к нам как беженцы.
– Почему-то ситуация с лихачами меня не удивляет, – говорю я.
– Ну да. У вас – одна из самых жестких инициаций, и вся эта штука с возрастом.
– Какая штука с возрастом? – спрашиваю я и гляжу на Тобиаса. Он прислушивается к нашему разговору и выглядит почти нормально. Он задумчив, синие глаза отблескивают в свете огня.
– Когда лихач достигает определенного уровня упадка физических сил, ему предлагают уйти, – отвечает он. – Тем или иным способом.
– Каков же второй? – спрашиваю я. Мое сердце колотится, будто я уже знаю ответ, но не могу себе признаться.
– Скажем так, для некоторых смерть лучше, чем бесфракционники, – отвечает Тобиас.
