– Думаю, твой отец сделал это по такой же причине, – говорит она после паузы.
Я уже готова уйти, закончив разговор, но ее слова сдавливают мне голову, будто Эвелин выжимает мне мозги руками. Я непонимающе гляжу на нее.
– Ты не знала? – нахмурившись, спрашивает она. – Извини. Я забыла, члены фракций редко обсуждают вопрос о переходе.
– Что? – срывающимся голосом кричу я.
– Твой отец родился в Эрудиции, – говорит она. – Его родители дружили с родителями Джанин Мэтьюз, когда были живы. Твой отец и Джанин вместе играли, будучи детьми. В школе я видела, как они обменивались книгами.
Я представляю себе моего отца, взрослого мужчину, непринужденно сидящего рядом с Джанин, взрослой женщиной, за столом в кафетерии. Сама мысль кажется мне такой абсурдной, что я хмыкаю и почти смеюсь. Это не может быть правдой.
За одним исключением. Он никогда не рассказывал мне о родителях и о своем детстве.
И у него не было такого спокойного характера, который бывает у выросших в Альтруизме.
А его ненависть к Эрудиции – слишком неистова. Должны быть личные мотивы.
– Извини, Беатрис, – говорит Эвелин. – Я не собиралась бередить тебе свежие раны.
– Именно это ты сделала, – нахмурившись, отвечаю я.
– Что ты имеешь в виду…
– Слушай меня внимательно, – говорю я тихо. Гляжу поверх ее плеча, чтобы убедиться, что нас не услышит Тобиас. Но вижу там лишь сидящих в углу Калеба и Сьюзан, передающих друг другу туда-сюда банку с арахисовым маслом. Тобиаса нет. – Я не дура, – продолжаю я. – Я вижу, ты просто хочешь его использовать. И я скажу ему об этом, если он сам уже не догадался.
– Дорогая моя девочка, я – член его семьи, – отвечает она. – Я – навсегда. А ты – явление временное.
– Ага, – говорю я. – Мама его бросила, папа бил. Как он может не хранить верность такой чудесной семье?
Я ухожу. Мои руки трясутся. Я сажусь на пол рядом с Калебом. Сьюзан уже на другом конце комнаты, помогает убираться бесфракционнику. Он дает мне банку с арахисовым маслом. Я вспоминаю ряды кустов арахиса в теплицах Товарищества. В нем много жиров и белков, а это важно, особенно – для бесфракционников. Я зачерпываю немного масла пальцем и слизываю.
Следует ли мне рассказать ему то, что только что поведала Эвелин? Я не хочу давать ему повод думать, что Эрудиция – у него в крови. Я не собираюсь помогать ему вернуться к ним.
Пока что я оставлю эти сведения при себе.
– Мне надо с тобой кое о чем поговорить, – предлагает Калеб.
Я киваю, продолжая слизывать арахисовое масло, теперь уже с неба.
– Сьюзан хочет сходить к альтруистам, проведать их, – говорит он. – Я тоже. А еще мне необходимо быть уверенным, что с ней ничего не случится. Но тебе нельзя быть здесь одной.
– Не проблема, – отвечаю я.
– Почему бы тебе не присоединиться к нам? – спрашивает он. – Альтруисты с радостью примут тебя обратно, я уверен.
Я также. В Альтруизме не копят обиды. Но я и так пребываю на краю пропасти отчаяния. Если вернусь в фракцию, к которой принадлежали мои родители, она меня поглотит.
Я качаю головой.
– Мне надо отправиться к правдолюбам и выяснить, что происходит, – заявляю я. – С ума сойду, если не узнаю.
Я с трудом улыбаюсь.
– Но ты иди, конечно. Ты поддержишь Сьюзан. Ей сейчас вроде лучше, но ты ей все равно нужен.
– Хорошо, – соглашается Калеб. – Ну, попытаюсь присоединиться к вам позже. Будь поосторожнее.
– Разве я не всегда такая?
– Нет, думаю, нормальное слово, которое тебе подходит всегда, это «безрассудная».
Он слегка сжимает мне здоровое плечо. Я отправляю в рот следующую порцию арахисового масла.
Из мужской душевой выходит Тобиас. Вместо красной рубашки Товарищества на нем черная футболка, а его короткие волосы блестят от воды. Наши взгляды встречаются, и я понимаю – пора в дорогу.
Район правдолюбов большой, как целый мир. По крайней мере кажется мне таким.
Они живут в большом бетонном здании, рядом с тем, что когда-то было рекой. Вывеска на здании сохранилась не полностью, остались буквы «MERC IS MART». Когда-то это было название «Merchandise Mart» – «Товарный супермаркет», но большинство людей называют его «Merciless Mart»<$FИгра слов. «Merciless Mart» (англ.) – дословно: рынок безжалостности.>, «Супермаркет Безжалостности». Поскольку правдолюбы беспощадны, хоть и честны. Самим им это прозвище, похоже, нравится.
Я не знаю, чего ждать, поскольку никогда здесь не была. Тобиас и я останавливаемся у входа и переглядываемся.
– Вот мы и на месте, – говорит он.
Я не вижу ничего, кроме своего отражения в стеклянных дверях. Я уставшая и грязная. Впервые мне приходит мысль, что мы ничего не должны были делать. Просто спрятаться у бесфракционников, и пусть другие со всем разбираются. Мы были бы никем, но вместе и в безопасности.
Он все еще не рассказал мне о своем ночном разговоре с матерью, и я не думаю, что собирается. Он так стремился попасть к правдолюбам, что я начинаю думать, не планирует ли он что-то втайне от меня.
И я вхожу в здание. Может, я решаю, что если уж мы так влипли, то надо выяснить, в чем дело. Я – дивергент, значит, я не ничтожество, и больше не может быть «безопасных» мест, и у меня есть другие дела в жизни, помимо того, чтобы играть в семью с Тобиасом. Очевидно, он согласится со мной.
Вестибюль просторный, хорошо освещенный, с полом из черного мрамора, тянущимся до самых лифтов. В центре на полу выложено кольцо из белых мраморных плит, внутри которого изображен символ Правдолюбия – наклонные весы, символизирующие то, что истина весит больше лжи. В вестибюле полно лихачей с оружием.
Одна лихачка с рукой на перевязи подходит к нам, держа пистолет перед собой и наставив его на Тобиаса.
– Назовите себя, – говорит девушка. Молодая, но не настолько, чтобы знать Тобиаса.
Следом подбираются остальные. Некоторые глядят на нас с подозрением, но большинство – с любопытством. Но в их глазах вспыхивает нечто еще более странное. Они узнают нас. Наверняка они встречали Тобиаса, но откуда догадались про меня?
– Четыре, – говорит Тобиас. – Трис, – кивает на меня. – Лихачи, оба.
У девушки расширяются глаза, но она не опускает оружие.
– Зачем вы здесь? – спрашивает она. Некоторые из лихачей выходят вперед, но осторожно, будто мы представляем для них опасность.
– А в чем проблема? – спрашивает Тобиас.
– Вы вооружены?
– Конечно, ведь я лихач или кто?
– Стоять, руки за голову, – поспешно говорит она, будто и не надеясь, что мы подчинимся. Я гляжу на Тобиаса. Почему все ведут себя так, будто мы сейчас на них набросимся?
