Тобиас явно не удивлен, и я смотрю на него, прищурившись.
– Ты знал, что Юрайя дивергент?
– Конечно. Я вел у него симуляции, – пожимая плечами, отвечает он.
– И не говорил мне?
– Личная информация. И опасная.
Я чувствую, как во мне снова закипает гнев. Сколько еще всего он скрывает от меня? Но потом успокаиваюсь. Конечно, он не должен был говорить мне, что Юрайя дивергент. Из уважения к нему. Вполне логично.
Я прокашливаюсь.
– Знаешь, ты спас наши жизни. Эрик хотел нас перестрелять.
– Я думаю, нам хватит считать, кто кому и сколько раз спас жизнь, – он замолкает.
– Ладно, – отвечаю я, чтобы прервать паузу. – После того, как мы выяснили, что почти все уснули, Юрайя побежал наверх, чтобы предупредить остальных, а я – на второй этаж. Эрик собрал всех дивергентов у лифтов и начал рассуждать, кого из нас он прихватит с собой. Сказал, что ему позволили взять двоих. Понятия не имею, зачем ему вообще кто-то понадобился.
– Странно, – удивляется Тобиас.
– Есть идеи?
– Предположим, с помощью иглы тебе ввели приемопередатчик, – отвечает он. – А газ представлял собой аэрозольный вариант сыворотки. Но зачем…
Он морщит лоб.
– Она просто решила всех усыпить, чтобы выяснить, кто из нас – дивергенты.
– Ты думаешь, единственной целью нападения было напичкать нас приемопередатчиками?
Он качает головой, а затем внимательно смотрит на меня. Его глаза темно-синие, настолько мне знакомые, что, кажется, сейчас они поглотят меня целиком. На мгновение я задумываюсь о том, как этого хочу. Уйти отсюда и от всего, что здесь происходит.
– Думаю, ты сама догадалась, – говорит он. – Но ждешь, чтобы я с тобой поспорил. А я не собираюсь этого делать.
– Они сделали приемопередатчики длительного действия, – я поняла.
Он кивает.
– Значит, нас посадили на крючок, чтобы проводить симуляции, и не одну, – продолжаю я. – Столько, сколько потребуется Джанин.
Он снова кивает.
Мое дыхание прерывается.
– Действительно, скверно, Тобиас.
В коридоре, ведущем из зала допросов, он резко останавливается и опирается о стену.
– Значит, ты пошла на Эрика, – интересуется он. – Это было во время нападения или потом, когда вы были у лифтов?
– У лифтов, – отвечаю я.
– Одного не понимаю. Ты оказалась внизу. Могла просто сбежать. Вместо этого ты бросилась одна в толпу вооруженных лихачей. Готов поспорить, пистолета не имела.
Я сжимаю губы.
– Так? – спрашивает он.
– Почему ты решил, что у меня не было пистолета? – я скорчила мину.
– После той ночи, когда напали на альтруистов, ты прикоснуться к нему не могла, – отвечает он. – Я понимаю почему, после того случая с Уиллом, но…
– Это совершенно ни при чем.
– Разве? – он поднял брови.
– Я сделала то, что должна была сделать.
– Ага. Но теперь тебе пора завязывать, – он подходит ко мне. Но коридоры в здании достаточно широкие, чтобы я могла сохранить приличную дистанцию. – Тебе надо было остаться в Товариществе. Держаться подальше от всего.
– Нет, не надо, – отвечаю я. – Ты думаешь, лучше меня знаешь, что мне нужно? Ты понятия не имеешь. В Товариществе я с ума сходила. А здесь я, наконец, почувствовала себя… нормальной.
– Странно, учитывая, что вела ты себя, как псих, – не понимает он. – Выбор той ситуации, в которой ты оказалась вчера вечером, – никакая не отвага. И даже не глупость. Мания самоубийства. Тебе совсем твоя жизнь не дорога?
– Дорога, еще как! – огрызаюсь я. – Я просто хотела сделать хоть что-то полезное.
Пару секунд он просто глядит на меня.
– Ты больше, чем лихачка, – тихо говорит он. – Но если ты хочешь вести себя, как они, без причины бросаясь в бой очертя голову, бороться с врагами, не обращая внимания на этичность поступков, – вперед, пожалуйста. Я думал, ты умнее, но, видимо, ошибся!
Я сжимаю кулаки.
– Не надо оскорблять лихачей, – завожусь я. – Они приняли тебя, когда тебе было некуда деваться. Доверили важную работу. Среди них ты нашел друзей.
Я опираюсь на стену и смотрю в пол. Плитки во всем «Супермаркете Безжалостности» черные и белые, везде. Здесь они уложены в шахматном порядке. Если расслабить глаза и дать им расфокусироваться, то я увижу ровно то, чего не признают правдолюбы, – серый цвет. Возможно, я и Тобиас тоже не признаем полутонов. В глубине души.
Я чувствую себя слишком тяжелой, тяжелее, чем может выдержать мой скелет. Кажется, я сейчас провалюсь сквозь пол.
– Трис.
Я молчу.
– Трис.
Я наконец-то поднимаю взгляд.
– Я не хочу потерять тебя.
Мы стоим еще минуты две. Я не высказываю то, что у меня на уме. Возможно, он прав. Часть меня желает уничтожения, воссоединения с родителями и Уиллом, чтобы у меня больше за них душа не болела. А другая часть хочет жить, чтобы увидеть, как все закончится.
– Значит, ты ее брат? – спрашивает Линн. – Кажется, ясно, кому достались все хорошие гены.
Видя выражение лица Калеба, я смеюсь. Он слегка морщит губы, а глаза его расширяются.
– Когда тебе надо возвращаться? – спрашиваю я его, толкая брата локтем.
Вцепляюсь зубами в сэндвич, который он мне принес. Мне неспокойно рядом с Калебом. Смешанные чувства при виде жалких остатков родной семьи и жалких остатков моей жизни с лихачами. Что он подумает о моих друзьях? И что моя фракция будет думать о нем?
– Скоро, – отвечает он. – Не хочу никого беспокоить.
– А я и не знала, что Сьюзан сменила имя на «Никто», – я удивлена.
– Ха-ха, – корчит он рожу.
Насмешки между братьями и сестрами вроде должны быть естественными, но это не про нас. В Альтруизме не приветствовалось любое поведение, которое могло поставить в неловкое положение другого человека. В том числе и шутки с насмешками.
Я чувствую, насколько осторожно мы общаемся, как нащупываем новые пути теперь, когда погибли наши родители, а мы оказались в разных фракциях. Каждый раз, глядя на него, я понимаю, что это – последний близкий человек, оставшийся у меня в целом мире. Чувствую отчаяние, желая удержать его рядом и сократить разделяющую нас пропасть.
– Сьюзан – другой перебежчик от эрудитов? – спрашивает Линн, втыкая вилку в стручковую фасоль. Юрайя и Тобиас еще стоят в очереди, позади пары десятков правдолюбов, которые препираются, выбирая еду.
– Нет, жила по соседству, когда мы были детьми. Из Альтруизма, – отвечаю я.
