– Я хочу, чтобы она их перечислила, – говорит он. – Поскольку именно она меня ножом пырнула, очевидно, они ей известны.
Я не понимаю, что за игру он ведет, какой смысл пытаться запугивать меня здесь, особенно сейчас, перед тем, как его казнят. Он пытается выглядеть самодовольным, но я вижу, что его пальцы дрожат. Даже Эрик боится смерти.
– Не впутывай ее, – Тобиас строг.
– Почему? Потому, что ты с ней спал? – ухмыляясь, спрашивает Эрик. – Ой, прости, я забыл. Сухари таким не занимаются. Они друг другу шнурки завязывают и волосы стригут.
Выражение лица Тобиаса не меняется. Кажется, я поняла. Эрику плевать на меня. Но он знает, как побольнее уязвить Тобиаса. Чтобы ударить по Тобиасу больнее всего, надо ударить по мне.
Этого я и хотела избежать любой ценой, чтобы мои удачи и неудачи стали удачами и неудачами Тобиаса. Именно поэтому я не могу позволить ему защищать меня сейчас.
– Пусть она их перечислит, – повторяет Эрик.
– Ты сговорился с эрудитами, – стараясь говорить спокойно, начинаю я. – Ты ответствен за смерть сотен альтруистов.
Я не могу дальше говорить спокойно и начинаю плеваться словами, как ядом.
– Ты предал Лихачество. Ты застрелил ребенка, в упор. Ты – убогая игрушка в руках Джанин Мэтьюз.
Его улыбка пропадает.
– Заслуживаю ли я смерти? – спрашивает он.
Тобиас открывает рот, чтобы перебить меня, но я успеваю.
– Да.
– Достаточно откровенно, – говорит Эрик. Его темные глаза пусты, как яма или беззвездная ночь. – Но имеешь ли ты право решать это, Беатрис Прайор? Как ты решила судьбу другого парня. Как его звали? Уилл?
Я не отвечаю. Я слышу голос моего отца. «Почему ты думаешь, что имеешь право застрелить другого?» Он спросил это, когда мы с боем пробивались на пост управления в районе Лихачества. Он сказал мне, есть правильный способ чего-то добиться, и я должна научиться этому. Я чувствую, что у меня в горле будто комок воска, и я не могу сглотнуть и едва в состоянии дышать.
– Ты совершил преступления, каждое из которых заслуживает смерти по законам Лихачества, – говорит Тобиас. – Мы имеем право казнить тебя по нашим законам.
Он приседает и берет с пола три пистолета, лежащие у ног Эрика. Вытаскивает патроны, один за другим. Они звенят, падая на пол, катятся и останавливаются у ног Тобиаса. Он берет средний пистолет и вставляет в него один патрон.
Потом начинает вертеть по полу все три пистолета, пока я не теряю из виду тот, который был в середине. Не вижу, в каком из них находится патрон. Поднимает их, дает один Тори, а второй – Гаррисону.
Я пытаюсь думать про симуляцию. Что произошло с альтруистами. Невинные люди в серых одеждах, лежащие на улицах. Альтруистов осталось так мало, что некому даже позаботиться о телах. Наверное, большая часть там и осталась. И этого бы не произошло, если бы не Эрик.
Я думаю о мальчике-правдолюбе, которого он застрелил, не задумываясь. Как он мешком упал на пол рядом со мной.
Может, мы и не те, кто вправе утверждать, жить Эрику или умереть. Наверно, он сам это решил своими поступками.
Но дышать мне все равно трудно.
Я смотрю на него без злобы и ненависти. И без страха. Кольца на его лице сверкают, прядь грязных волос падает на лицо.
– Подождите. У меня последняя просьба.
– Мы не принимаем просьб от преступников, – говорит Тори. Она стоит на одной ноге уже пару минут. Ее голос усталый. Она хочет покончить с этим и сесть. Для нее эта казнь – всего лишь неудобство.
– Я лидер Лихачества, – продолжает Эрик. – Все, что я хочу – чтобы пулю выпустил Четыре.
– Зачем? – спрашивает Тобиас.
– Чтобы ты жил с чувством вины, – отвечает Эрик. – Зная, что отнял у меня власть и убил меня.
Похоже, я понимаю. Он любит ломать людей, и всегда был таким. И тогда, когда поставил видеокамеру в камере казней, где я едва не утонула в баке с водой. Любил делать все заранее. И считает, что если заставит Тобиаса пойти на это, то перед смертью увидит, как тот сломается.
Мерзко.
– Не будет никакого чувства вины, – отвечает Тобиас.
– Тогда это вообще не проблема, – улыбается Эрик.
Тобиас подбирает еще один патрон.
– Скажи, – тихо говорит Эрик, – мне всегда интересно было. Именно твой папочка каждый раз появлялся в пейзаже страха, через который ты проходил?
Тобиас вставляет патрон в пистолет, не поднимая взгляда.
– Вопрос не нравится? – спрашивает Эрик. – Боишься, лихачи станут по-другому смотреть на тебя? Поймут, что хоть у тебя и всего четыре страха, ты все равно трус?
Он выпрямляется и кладет руки на подлокотники.
Тобиас выставляет пистолет, держа его в левой руке.
– Эрик, храни мужество, – говорит он.
И спускает курок.
Я закрываю глаза.
Глава 24
Кровь странного цвета. Темнее, чем все думают.
Я гляжу вниз, а Марлен крепко держит меня за руку. Ее ногти короткие и неровные, она грызет их. Она толкает меня вперед. Должно быть, я иду, поскольку чувствую, что куда-то двигаюсь. Но перед моими глазами Эрик, и он еще жив.
Он умер точно так же, как Уилл. Упал мешком, как Уилл.
Я думала, что ком в горле пройдет, когда я увижу, что он мертв, но так не случилось. Мне приходится делать глубокие вдохи с усилием, чтобы мне хватало воздуха. Хорошо, хоть вокруг много народу, шумно, и никто этого не слышит. Во главе отряда Гаррисон, несет Тори на спине, как ребенка. Она смеется, обхватив его руками за шею.
Тобиас кладет мне руку на спину. Я знаю это, потому что вижу, как он подходит ко мне. Но уже ничего не чувствую.
Двери открываются снаружи. Мы едва не сталкиваемся с Джеком Каном и группой правдолюбов, которая сопровождает его.
– Что вы натворили? – спрашивает он. – Мне сообщили, что Эрик пропал из камеры заключения.
– Он находился в нашей юрисдикции, – отвечает Тори. – Мы судили его и казнили. Тебе бы следовало нас поблагодарить.
– Почему…
Лицо Джека краснеет. Кровь темнее, чем румянец, хотя в основа – одинакова.
– Почему я должен благодарить вас?
– Потому что ведь ты тоже хотел его казнить, да? Он убил одного из твоих детей, – невинно глядя на него, говорит Тори. – Ну, об этом мы позаботились. А теперь, извини, нам пора.
– Что… уходите? – ошеломленно спрашивает Джек.
Если мы уйдем, он не сможет выполнить два из трех требований, которые передал ему Макс. Одна эта мысль ужасает его, все написано на его лице.
