– Уверен, после того, как я ушел, Маркус и не заходил в эту комнату, – отмечает он. – Когда я сюда вернулся, тут ничего не изменилось.
У альтруистов в комнатах не слишком-то много украшений, поскольку это считается потворством желаниям, но то немногое, что допускается, здесь имеется. Стопка грамот из школы. Небольшой книжный шкаф. И, как ни странно, скульптура из синего стекла на платяном шкафу.
– Мать тайком принесла ее мне, когда я был маленьким. Сказала спрятать, – продолжает Тобиас. – В день Церемонии Выбора я поставил ее на шкаф, перед тем как уйти. Чтобы он увидел. Небольшой акт неповиновения.
Я киваю. Странно оказаться в таком месте, где полностью сохранилась память о жизни человека. Комната шестнадцатилетнего Тобиаса, решившего избрать Лихачество и уйти от отца.
– Давай-ка займемся твоими ногами, – он не сходит с места, только передвигает пальцы на сгиб моего локтя.
– О’кей, – отвечаю я.
Мы идем в ванную, совмещенную с туалетом, и я сажусь на край душевого поддона. Он садится рядом со мной, положив руку мне на колено, поворачивает кран и затыкает слив пробкой. Вода льется, покрывая мне ступни, и розовеет от крови.
Он становится на колени рядом, берет мою ступню в ладони и начинает промывать глубокие порезы махровой салфеткой. Я не чувствую ничего, даже когда он начинает намыливать мою ногу. Вода сереет.
Я беру в руки кусок мыла, и через несколько секунд они покрываются белой пеной. Протягиваю пальцы к Тобиасу и провожу по его кистям и ладоням. Приятно снова прикоснуться к нему.
Мы начинаем ополаскивать себя и забрызгиваем весь пол. Мне становится холодно, я дрожу, но не обращаю внимания. Он берет полотенце и начинает вытирать меня.
– Я не…
Мой голос сдавлен, будто меня душат.
– Все мои родные либо мертвы, либо предали меня; как я могу…
Моя речь бессвязна. Рыдания начинают сотрясать меня, все тело, заполняют мою голову. Он прижимает меня к себе. Влага стекает по моим ногам. Обнимает меня, крепко. Я слышу биение его сердца, и через некоторое время чувствую, что этот ритм меня успокаивает.
– Теперь я тебе родня.
– Я люблю тебя.
Один раз я уже так говорила, перед тем, как уйти к эрудитам, но тогда он спал. Почему я раньше не признавалась? Может, опасалась раскрыть степень своей преданности. Боялась – вдруг я на самом деле не знаю, что значит кого-то любить. Но сейчас я понимаю, как ужасно молчать и ждать, пока не станет слишком поздно.
Я принадлежу ему, а он – мне, и это случилось давно.
Он глядит на меня. Я жду, пока он ответит, держась за его руки, для устойчивости.
– Повтори еще раз, – хмуро просит он.
– Тобиас, я люблю тебя.
Его кожа скользкая от воды, от него пахнет потом, моя рубашка прилипает к его рукам, когда он обнимает меня. Прижимается к моей шее и целует над ключицей, потом в щеку и в губы.
– И я тебя люблю.
Глава 37
Когда я засыпаю, он лежит рядом. Я жду, что у меня начнутся кошмары, но, видимо, настолько устала, что в голове пустота. Когда я открываю глаза, Тобиаса нет, только стопка одежды на кровати рядом.
Встаю и иду в ванную. Кожу саднит, будто я драла ее мочалкой, при вдохе в легких немного колет, но я в порядке. Не включаю свет в ванной, зная, что он яркий и безжизненный, такой же, как в штаб-квартире Эрудиции. Моюсь под душем в темноте, убеждая себя, что выйду отсюда обновленной и сильной, а вода исцелит меня.
Затем я щипаю себя за щеки, сильно, чтобы прилила кровь. Глупо, но я не хочу выглядеть бледной, слабой и уставшей.
Когда я возвращаюсь в комнату Тобиаса, там уже полно народу. Юрайя лежит на кровати лицом вниз, Кристина держит в руках синюю скульптуру, разглядывая ее. Линн стоит около Юрайи с подушкой в руках и ухмылкой на лице.
Бьет Юрайю подушкой по затылку, сильно.
– Привет, Трис, – говорит Кристина.
– Ай! Ты даже подушкой ухитряешься больно ударить, Линн! – кричит Юрайя.
– Вот такая я сильная, – радуется Линн. – Тебя что, ударили, Трис? У тебя одна щека ярко-красная.
Наверное, я не очень старалась.
– Это… утренний румянец у меня такой.
Я пытаюсь шутить так, будто для меня это новый язык. Кристина смеется, возможно, несколько громче, чем следовало бы, учитывая шутку, но я ценю и это. Юрайя пару раз подпрыгивает на кровати, сползая к краю.
– Ладно, разговор совсем не об этом, – он машет рукой в мою сторону. – Ты едва не умерла, тебя спас этот садист-педик-пончик, а сейчас мы начинаем полномасштабную войну в союзе с бесфракционниками.
– Педик-пончик? – переспрашивает Кристина.
– Жаргон Лихачества, – ухмыляясь, отвечает Линн. – Дикое оскорбление, но им уже давно не пользуются.
– Ага, потому, что оно слишком унизительное, – кивает Юрайя.
– Нет, потому, что оно настолько глупое, что нормальный лихач о нем даже не подумает, не то что произнести. Педик-пончик. Тебе что, двенадцать лет?
– С половинкой.
Их перепалка мне на пользу. Самой не надо ничего говорить, можно просто посмеяться. И я смеюсь, столько, что хватает, чтобы растопить камень у меня в животе.
– Внизу еда есть, – предлагает Кристина. – Тобиас сделал омлет, но, как оказалось, это изрядная гадость.
– Эй, а мне омлет нравится, – говорю я.
– Значит, вот какой нормальный завтрак для Сухарей, – она хватая меня за руку. – Пошли.
Мы спускаемся по лестнице вместе, грохоча так, как никогда не дозволялось в доме родителей. Отец всегда отчитывал меня, если я бегала по лестнице. «Не надо привлекать к себе внимание, – повторял он. – Невежливо по отношению к окружающим».
Я слышу голоса в гостиной. Целый хор, иногда прерывающийся взрывами хохота, тихая музыка, то ли банджо, то ли гитара. Не ждешь такого в доме альтруистов, где обычно тихо, вне зависимости от того, сколько народу собралось. Голоса, смех и музыка вдохнули новую жизнь в эти глухие стены. Мне становится уютнее.
Стою в дверях гостиной. На диване, рассчитанном на троих, сидят пятеро, играя в карты, игру, которую я как-то видела у правдолюбов. В кресле сидит мужчина, у него на коленях сидит женщина, кто-то еще примостился на подлокотнике, держа в руках банку с супом. Тобиас непринужденно сидит на полу, привалившись спиной к кофейному столику. Одна нога согнута, другая прямая, рука на колене, голова наклонена. Я никогда не видела, чтобы он чувствовал себя настолько хорошо без пистолета в руке. Даже не думала, что такое возможно.
У меня мерзкое ощущение в животе, такое, как со мной бывает, когда мне лгут, но я не понимаю, кто мне сейчас лжет и насчет чего. Это совсем не то, чего я ждала от бесфракционников. Меня учили, что это хуже смерти.
