— Отец Дитрих, — сказал я, — вина?
— Лучше вашего кофе, — ответил он слабым голосом. — Знаю-знаю, почему у тебя такое лицо. Думаешь, монахи бесполезны? Ошибаешься. Они уже ликвидировали несколько попыток нежити проникнуть во дворец, на что так надеялся герцог.
— Герцог?
Он вздохнул.
— И не только он один. Поверить трудно, сколько было попыток в первые же дни!.. Очень ты многих растревожил, а то и разозлил. Монахи и отец Дионий, уверяю тебя, оборотня тоже увидели сразу, чего тот явно не хотел. И успели поднять тревогу!
Лицо его было серьезным и даже жестким, лицо не церковника, а… возможно, настоящего церковника, когда церковь была в начале пути, а ее люди постоянно отдавали жизни за свое дело, но и без колебаний забирали их у других.
Я распустил скованные яростью мышцы.
— Простите, святой отец. Я даже не знал, что это не первая попытка…
— Оборотень, — сказал он невесело, — вовсе не исчадие ада. Если бы нечисть или нежить, монахи одним бы словом в пепел, в дым, как делали и раньше.
— Ох, — сказал я, — простите. Бываю зело туп.
Он отмахнулся.
— Все мы в чем-то… Беда в том, что это существо из плоти и крови… Монахам удалось только снять покров незримости, чтобы увидели и стражи…
— Но трое погибли, — сказал я с горечью, — а пятеро ранены… Это что за зверь?
— Обычный оборотень, — ответил он. — Они просто намного сильнее человека.
— Почему? — спросил я. — Та же плоть, те же кости.
Он пожал плечами.
— У всего есть цена. Оборотни не могут существовать как оборотни. Они слишком много тратят силы на то, чтобы догнать, напасть, убить… да и вообще на то, чтобы быть в личине оборотня! Если оборотня оставить оборотнем, он умрет от истощения. Потому они живут в человеческом облике, сын мой. И, скажу тебе больше…
Он замялся, я ощутил необычное, отец Дитрих либо говорил мне, либо не говорил, а сейчас словно бы не знает, как сказать, чтобы не поранить мою детскую психику невинного ребенка.
— Отец Дитрих?
Он ответил с неохотой:
— Есть даже целые деревни оборотней… Маленькие, правда. Расположены в лесах, вдали от людей. Миссионеры, как ты знаешь, идут вперед любых войск и первооткрывателей, они и натыкались… Преподобный Игнатерий первым сообщил о такой деревне и сказал, что останется с ними, чтобы нести им слово Божье и защищать от зла.
Я спросил с недоверием:
— Под злом он имел в виду рыцарей Креста?
— Всех, — ответил он уклончиво, — кто может им повредить. В первую очередь крестьян других деревень, что все глубже заходят в лес и когда-то да наткнутся.
— А почему не истребить?
Он развел руками.
— Если живут там уже несколько поколений, за это время никого не убили и не изувечили…
— Ну да, — согласился я, — нам все-таки нужен повод. Хоть крохотный.
— Они этого повода не дают, — ответил он с непонятным выражением. — Думаю, вовсе не из страха перед нашими мечами.
— А почему?
— В личине оборотня они звери, — пояснил он, — а быть зверем мало кому нравится. Хотя бы потому, что ничего не чувствует, кроме голода и злобы. Понимаешь, оборотнем можно только напасть и убить, больше ничего. А строить дом, собирать урожай, разжечь очаг, приготовить вкусный суп…
Я спросил с недоверием:
— И что, церковь их не трогает? Даже, боюсь в такое поверить, оберегает?
Он перекрестился.
— Господь указал нам лишь путь… даже не путь, а направление. А дороги, дорожки и тропки все должны выбирать сами. Оставить мирных оборотней в живых или перебить до единого — ни то ни другое не остановит и даже не замедлит нашего движения к построению Царства Небесного на земле. Не так ли?
Я перекрестился и ощутил, что сделал это привычно, как поправил бы воротник.
— Необычный взгляд, — признался я. — Это я по молодости слишком фанатичен или же церковь опасно быстро стареет?
Он покачал головой.
— Возраст дает прежде всего мудрость.
— Не всем, — возразил я. — И как тогда, если одним дал мудрость и тем самым смягчил их нравы, а другим мудрости не дал? Эти другие просто убьют первых!
Он печально улыбнулся.
— Обычно мудрость находит пути, чтобы защитить себя. Однако во многом ты прав, юный друг.
— Только во многом?
Он не принял шутки, ответив с грустью:
— Против прямой и грубой силы часто и великая мудрость оказывается бессильной.
— Потому церковь должна быть молодой, — сказал я. — Или просто чуточку злее. А то ей кажется, что мир благодаря ее усилиям уже стал добрым… а это далеко не так.
Я проводил его до двери, демонстрируя почтение, и сам закрыл за ним, но когда обернулся, Лалаэль вскрикнула и с ногами взобралась в кресло, прижалась к спинке, как трусливый зайчик при виде внезапно появившегося волка, а я отпрянул так, что грохнулся затылком о деревянную поверхность.
— Логирд!
Призрак колышется передо мной, нагло ухмыляющийся, только в темных провалах глаз все та же пугающая бездна.
— Я уже давно здесь, — сказал он бесплотным голосом, — но не стал появляться, чтобы не смущать священника.
— Он к тебе хорошо относится, — заверил я.
— Все-таки, — сообщил он, — лучше вот так, не смущая его церковную совесть. — Эльфийка? — В его голосе прозвучал интерес исследователя. — Никогда не имел с ними дела…
— Да, — сказал я, — ты же больше по демонам, нечисти, нежити и трупам… Здравствуй, Логирд. Лалаэль, это друг, не бойся.
Она пролепетала, едва не плача:
— Все равно боюсь… Это же призрак…
— Он безобидный, — заверил я. — Он же ничего не может. Тень, видение…
Она посмотрела на меня, на него.
— Правда? А что с ним не так?
— Но он же, — начал я и осекся, посмотрел с подозрением на Логирда. — Что она говорит?
Он несколько замялся, даже колыхнулся из стороны в сторону, словно простое привидение, а не весомый призрак.
— Да пустяки. У эльфов есть глупое поверье, не имеющее под собой никакого… Но это неважно. Я примчался сразу, как услышал о случившемся. Это исходит из королевства Эбберта.
Я насторожился, а со дна души начала подниматься тяжелая ярость.
— Точно?
Он кивнул, от этого движения призрачная голова на пару долгих секунд деформировалась, словно сизый дым под легким ветерком, но затем все вернулось на место, а голос прозвучал так, словно Логирд оставался живым:
