— Дурацкое какое-то колечко… Тот, кто подарил, не отличается чувством вкуса. А самый тупой во дворце это виконт Ярмакс.
Второй голосок ответил обиженно:
— Ну… волшебные кольца служат не для красоты.
— Все служит красоте, — возразила подружка.
Голоса отдалились, я выждал еще чуть и начал пробираться к лестнице, чтобы по ней до самого верха. Там можно либо в окно, там шире и решеток нет, либо проскочить на башню.
На третьем этаже встретил еще двух фрейлин, одна очень деловито втолковывала другой:
— У тебя любовник такой красавчик, что не оставляй его с другими женщинами надолго!
— Но я ему верю…
— Напрасно! Или он не мужчина?
Я застывал у стен, прятался в нишах, чуть дальше мои покои, а там у стражей амулеты, любого исчезника сразу увидят, лучше ту сторону вообще избегать, а если пробраться вот туда…
Я вывалился из окна, обдирая бока, сосредоточился, и падение сразу замедлилось. Воздух стал тугим, я ощутил, как меня подхватило нечто, но когда в испуге повертел головой, увидел знакомо растопыренные крылья, хотя и не птеродактильи, а какие-то больше похожие на исполинские рыбьи плавники…
Земля приблизилась, но я сделал усилие и пронесся над нею, больно оцарапав пузо о хорошо утоптанную землю. Крылья-плавники почти не машут, даже не понимаю, каким образом держусь в воздухе.
Что за хрень, я не должен… или это сбой из-за прочитанной Книги Мудрости, что начинает проявляться так странно…
Я уносился как можно дальше, одновременно стараясь набрать высоту. Внизу дети подняли головы и показывают пальцами. Взрослые, к счастью, смотрят в землю и перед собой, а то бы кто-то сдуру пальнул из лука, а у меня сейчас увертываемость где-то близко к нулю…
Нет, все-таки хорошо, что вверх не смотрят. Я все набирал и набирал скорость, крылья служат больше стабилизаторами, земля внизу не просто плывет, а мелькает, хотя я не так уж и поднялся, это тоже верно…
В теле этого странного птеродактиля, если не назвать иначе, я так старательно прислушивался к себе, вдруг да какие-то новые способности пробуждаются, что пролетел мимо нужного оврага, спохватился, пошел обратно, быстро-быстро хлопая крыльями.
Зайчика я увидел на самом дне, он отыскал родник и осторожно пьет, брезгливо оттопыривая губу. Мне всегда нравилось смотреть, как пьют кони, они такие эстеты, никогда не сунутся мордой, а чуть ли не лакают, а если попадется соринка, то сдуют ее в сторону и лишь потом цедят воду сквозь зубы, словно делают ей одолжение.
Бобик примчался на свист, облизывается, в глазах радостное удивление: что, уже? Еще и суток не прошло…
— В Истанвил, — сказал я. — И никаких прыжков в стороны, морды!.. Хотя я тоже морда, признаю, я же справедливый государь, всегда признаю свои достоинства…
По обе стороны стремительно скользит с тихим топотом ровная степь с жухлой травой, иногда быстро промелькивает нечто вроде дороги, пару раз даже пересекали их, я успевал увидеть в стороне телеги, запряженные волами, и снова дикий простор степи, вольной и бескрайней, где можно селиться в любом месте и жить поколениями, не выплачивая никому налоги…
Истанвил — оккупированный город, это я увидел издали. Слишком много людей с оружием в руках еще у ворот, а когда мы проехали под аркой, то на каждом перекрестке наши воины в полном вооружении, злые и надменные, и хотя мечи в ножнах, но поглядывают строго, ибо я, уезжая, велел почаще давать понять местным, что не потерпим ни малейшего сопротивления.
На главной площади толпа, на помосте человек с бляхой, бейлиф, по-видимому. В обеих руках длинный свиток указа, читает громким и внушительным голосом, вокруг него такая плотная толпа, словно собрались смотреть на казнь, только это праздничное зрелище собирает столько народу.
Я придержал Зайчика, Бобику велел держаться тише мыши и напряг слух.
До меня донеслись слова:
— Никакой шериф или бейлиф наш или кто-либо другой не должен брать лошадей или повозки у какого-либо свободного человека для перевозки иначе, как с согласия этого свободного человека.
Одна мера вина пусть будет по всему нашему королевству, и одна мера пива, и одна мера хлеба, именно истанвилская четверть, и одна ширина крашеных сукон и некрашеных и сукон для панцирей, именно два локтя между краями; то же, что о мерах, пусть относится и к весам.
Неподалеку от меня один мужик ткнул в бок другого и сказал возбужденным шепотом:
— Слушай, сейчас будет самое важное. Я уже третий раз слушаю!.. Красотища…
Бейлиф читал так же громко и важно:
— Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан, или каким-либо иным способом обездолен, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных его и по закону страны.
Мужик ощутил за спиной что-то огромное и грозное, оглянулся, вздрогнул, тут же сорвал шапку и низко поклонился.
— Простите, ваше высочество, мы вас не видели…
Я отмахнулся.
— Пустое. Как вам мой указ?
Он посмотрел на соседа, что стоит рядом с открытым ртом и выпученными глазами, спросил с сомнением в голосе:
— Под свободными имеются в виду благородные люди… или… все?
— Благородные люди нередко оказываются неблагородными, — напомнил я, — а вот люди неблагородного сословия иной раз совершают благороднейшие поступки, на которые далеко на все рыцари способны.
Он тоже вытаращил глаза и проговорил потрясенным шепотом:
— Ох… что же теперь будет?.. Это же такая каша заварится…
Я посмотрел на него строго.
— Оккупационная армия, дорогой друг, самая надежная мера от беспорядков. Особенно если превосходит все войска местных лордов в восемнадцать раз!.. Никто и не пикнет.
Он посмотрел еще раз на соседа, что так и не может прийти в себя от того, что грозный лорд разговаривает с ними, простолюдинами, вот так просто, и сказал, гордясь своей смелостью:
— Потому что, если кто пикнет, его удавят прямо в родовом гнезде?
Я кивнул.
— Совершенно точно. Даже не дадут выехать за ворота замка. А ты учитывай и другим всем скажи, что я лорд не только для знатных, но и всех-всех! И что перед законом все равны… в самом деле. Скоро в этом убедятся.
Бейлиф продолжал читать громко, выкрикивая отдельные слова для важности и усиления значимости:
— Все купцы должны иметь право свободно и безопасно выезжать из Ламбертинии и въезжать в Ламбертинию, и пребывать, и ездить по Ламбертинии, как на суше, так и по воде, для того чтобы покупать и продавать без всяких незаконных пошлин, уплачивая лишь старинные и справедливые, обычаем установленные пошлины, за исключением военного времени, и если они будут из земли, воюющей против нас…
