За ее спиной маячил Палеологов, улыбался и пожевывал губу, стервец…
— Значит, сперли! — возмутился Космач. — Москва же, что ни оставь без пригляда, вмиг упрут.
— Что же делать?..
— Закрой дверь!
Она недоуменно пожала плечами и плотно прикрыла створку.
Оторванный от реальности академик этого разговора будто не слышал, все, что происходило вне его сознания, уже не привлекало внимания.
— Неужели вы откровенно полагали… Кроме вас никто больше не видел, не замечал странностей, расхождений и противоречий в средневековой истории? — продолжая он. — Никто не понимал истинной роли христианства? Греческого нашествия, никонианского раскола, наконец, инспирированного Папой римским?..
— Раскола не было, — отрезал Космач.
— Да, помню… Извините… Но крестовый поход на Восток был… Не вы первый догадались… Все уже было, Юрий Николаевич. Только на моей памяти вы — третий, кто делал попытку… Являлись и с фотокопиями Влесовой книги, и с утраченной Раскольничьей летописью…
— Не совсем понимаю… Зачем все это рассказываете мне?
— Зачем?.. Вспомнил, как вы вошли в мой кабинет… Кажется, пять лет назад… Я не преувеличиваю… ощутил дыхание смерти. И жажду покаяния… Я испугался суда, нельзя умирать… Что-то говорил, а сам чувствовал страх. Потом у меня случился инсульт… Мне сейчас не стыдно признаться в этом, тем более вам… Вы молчали! И чем дольше, тем становилось страшнее. Почему вы не спорили, не доказывали?.. Вы же были правы.
— Вот потому и молчал.
— Я не ошибся. — Кажется, умирающий все больше оживал. — И позвал врагов своих к смертному одру… Катастрофа в том, что судья мой не лжет. Я компилировал, воровал чужое… Но не ради собственной славы. Существовало определенное условие… некая обязанность вкладывать в новые идеи старый, традиционный смысл. Вам покажется странным… Но это было необходимо, чтобы удерживать мир от соблазнов разрушения… Вы меня понимаете?
Космач пожал плечами.
— Смутно… Не улавливаю смысла. Такое чувство, будто вы оправдываетесь передо мной. К чему это?
— Простите меня, Юрий Николаевич. — Цидик наконец-то справился со своим взглядом. — Я пытаюсь… исповедаться вам, покаяться.
— За что я удостоился такой чести?
— В вашей диссертации нашел… Обычай некоторых староверов… Исповедаться недругу своему, примиряющее начало, восстановление цельности души…
— Насколько мне известно, вы человек не старой веры…
— Точнее сказать, никакой… Но есть… потребность покаяния. Необходимость… Иначе не будет смерти, не будет покоя. Прошу вас, выслушайте меня.
— Ошиблись, я не старообрядец. Вы же знаете это.
— Вы тот человек, перед кем можно быть откровенным. Перед смертью… Не отказывайте. Вы очень похожи на Мартемьяна… И внешне, и внутренне. Heслучайное сходство… Я же судьбу обманул! И спрятался… На землю лег…
Космачу показалось: начался бред, — и что-то вроде жалости шевельнулось в груди.
— Я вас не понимаю…
— Слушайте! — Мастер потянул к нему руку, взял запястье судорожными пальцами. — Я десятый… Вы знаете, что такое — десятый? Роковое число… Ночью выстроили — костры горят, ветер… А искры, искры! Вздымает к небу, а потом будто огненный дождь… Расчет пошел… И каждого десятого, прямо в строю… А люди стоят и ни с места. Будто считать не умеют… Или чему быть, того не миновать?.. А я посчитал!.. Отскочил назад, в темноту, и на землю… А Мартемьян от меня справа стоял, мой напарник. Сдвинулся немного, чтоб просвет в шеренге заслонить… Не подумал, что на него падет! Я не подумал! А он знал… Могучий был, одной пули мало, стоит… Так в него весь барабан… Я лежу, и на меня все кровь брызгает… целая чаша, Святой Грааль… Вот, смотрите! — Он отер лицо и показал руку. — Видите, до сих пор есть… Потому что я десятый… Чужая кровь.
На руке были чернильные пятна…
— Зачем мне это рассказали? Чтоб когда-нибудь написал? Рассказал, как было на самом деле? Или должен блюсти тайну исповеди?
— В том-то и дело. — Цидик разжал пальцы и выпустил руку. — Напишете в воспоминаниях, никто не поверит. Тем более за давностью лет. Вас просто обвинят во лжи. И проклянут… Никто не поверит, ни вам, ни мне, если бы написал сам… Даже если сейчас позову журналистов и перед ними покаюсь — ни одной строчки не опубликуют. А если кто и примет за откровенность, непременно найдет оправдание… Скажут, судьба, провидение спасло нам гения… Они создали из меня кумира! Признаюсь, я хотел этого величия… Но теперь хочу умереть, как человек… И не могу! Кумиры бессмертны, и нет ни кому дел а до мук их… Мне было так тяжело, еще при жизни корежило… Когда возили свадебным генералом… И ждали моего слова по всякому случаю. Нет, не ждали — рассчитывали, как в Сиблаге, и я все время стоял десятым. Хрущев заставил топтать Сталина, Брежнев — Хрущева… Потом растоптать всех вместе и восславить демократов… Проклясть путчистов, одобрить расстрел парламента… Даже футбольные фанаты приходили за поддержкой. И нашли ее… Я все это делал. Делал… Благословлял и проклинал! Меня каждый раз называли десятым… Только враг способен поверить в мои прегрешения. Вы же понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю, — не сразу отозвался Космач. — Страшно слушать вас. И в ответ сказать нечего. Что я должен — принять вашу исповедь? Избавить от страстей и мук?.. Но я не священник, чтоб брать на себя чужие грехи.
— Достаточно того… выслушали меня. А я высказал то, что не смел… никогда, забыть старался… Мартемьян стоял и ждал… В вашем образе… Чем могу отблагодарить вас?
— От вас ничего не нужно.
— Позвольте мне… до конца… Примиряющее начало исповеди… Скажите, что сделать?
— Вы уже все сделали… Академик приподнял голову.
— Я исправлю положение… — Он толчками потянулся к подушке, сунул под нее пальцы и вытащил конверт. — Это письмо профессору Желтякову в Петербург. Поезжайте к нему, он все устроит. Через месяц вы защитите докторскую…
— Мне ничего не нужно, — не сразу отозвался Космач, вспомнив аспирантку с письмом академика. — Неуместно и глупо…
— Вы так считаете?
— Дорога ложка к обеду. Я давно не занимаюсь наукой и возвращаться назад не хочу.
— Несправедливо! Как несправедливо!
— И это говорите мне вы?
Цидик забормотал, лихорадочно тряся рукой с конвертом:
— Я чувствую желание… искупить. Да, жажда искупления!.. Подобрей воле совершить… жест. Нет, не жест — деяние… Возьмите письмо. Это нужно мне… Нет уже времени покаяться перед всеми, кого я… Невозможно искупить вину… Но хотя бы перед вами… Как перед Мартемьяном… Вы так похожи, и это рок. Возьмите же, умоляю вас!
Еще мгновением раньше и в голову не могла прийти такая мысль, а тут> при взгляде на немощную, но страстную, дающую руку Цидика, Космача вдруг осенило.
