Надежды на удачу в Холомницах было больше, к тому же туда уехал сам генерал Ногаец…
— Вы его видели? — спросил предводитель. Барон, как всегда, оставался выдержанным и кратким.
— Да, видел. Это он.
— Как выглядит?
— Все на месте, светлая борода, длинные темные волосы.
— Во что одет? На нем должна быть волчья шуба!
— Шубы нет, пуховая куртка. Но это он.
— Документы нашли?
— Нет, в карманах пусто.
Предводитель верил и не верил. Однако совершенно отчетливо понимал, что два раза подряд не повезет и если удалось захватить Космача, то миссия генерала в Холомницах обречена на неудачу.
— Как его взяли?
— Перехватили в эфире сигнал тревоги. Оглушил охранника и перепрыгнул через забор. Считаю, повезло…
— Каким образом, барон?
— Не знаю, перепрыгнул. Да еще ряженым физиономии попортил.
— На заборе проволока под током! Сигнализация, спираль и часовые!
— Могу уточнить. Есаул только что вышел от меня…
— Не надо, высылайте машину! — Предводитель натянул халат. — От генерала что?
— Пока ничего конкретного.
Гален легче верил в удачу, счастливое стечение обстоятельств, в Божье провидение, чем в находчивость и оперативность группы, работавшей по захвату Автора. В охранном предприятии случайных людей не было, принимали только бывших офицеров — десантников, морпехов и ментов, но барону не нравился казачий антураж. Он считал это ребячеством, посмеивался над золотыми погонами и шашками, предпочитая форме цивильный деловой костюм. Офицеров на самом деле только поверстали в казачество, к соответствующему сословию раньше они не имели никакого отношения, будучи коренными жителями столицы и Подмосковья. Однако атаман Ногаец был исконным кубанцем, из старой казачьей семьи, до революции получившей дворянское достоинство.
К мнению Галена он относился снисходительно: барон происходил из Австро-Венгрии, долгое время жил за рубежом и в тонкостях русской жизни почти не разбирался, хотя много лет работал в советских посольствах.
Одеваясь, Палеологов подумал о Петербурге: надо бы отзвониться, сообщить об Авторе, но время семь, Землянов наверняка еще спит. Впрочем, такой вестью можно пожелать доброго утра…
В последний раз они связывались по телефону в день смерти академика, и разговор состоялся неутешительный, Космача выпустили из квартиры Барвина через черный ход, о существовании которого никто не знал.
Глеб Максимович взял трубку после второго гудка — бодрствовал.
— Простите, я не разбудил вас?
— Ну что? — отозвался Землянов. — У вас в Москве встали?
— У нас уже гостей принимают, — сказал предводитель, сдерживая чувства.
— Кто пожаловал в столь ранний час?
— Великий неизвестный Автор.
— Так. — Длина паузы говорила о многом. — Это событие, нужно обсудить. Через три часа жду.
Палеологову очень хотелось взглянуть на Космача, но переносить встречу с Земляновым хотя бы на час было нельзя. Он приглашал к себе в исключительных случаях и всегда по вопросам основополагающим.
— Хорошо, я еду в аэропорт.
И все-таки не мог изменить традиции, велел заехать в свои владения, на территорию дворянского собрания, и вошел в каменный сарай, оборудованный под конюшню. Здесь стоял его конь, служивший более талисманом, поскольку верховой ездой Палеологов занимался редко и мало. Найти настоящую парадную лошадь бело-серебристой, царской масти без единого темного пятнышка было делом невероятно трудным. Такая кобыла в единственном экземпляре оказалась в кавалерийском полку, который обслуживал Мосфильм, и потому как в России перестали снимать кино о революции, войне и военачальниках, а полк обнищал, коня удалось выкупить через генерала Ногайца по цене хорошего японского джипа.
И теперь если предводитель куда-либо уезжал, то обязательно заглядывал в конюшню.
— Скоро придет твой звездный час, — пообещал он коню и похлопал по изогнутой шее.
Уже из машины предводитель позвонил Галену, сказал, что вылетает в Питер, и велел начинать работу с Автором.
Всегда невозмутимый барон заколебался.
— Предлагаете мне составить первый разговор?
— Обязываю! Подготовьте его, объясните ситуацию, поставьте задачу. Все как мы намечали. Пока я не вернусь, пусть сидит и думает. Поселите в моих апартаментах, свободу не ограничивайте, но под пристальным наблюдением.
Гален был искусным мастером «разговорного жанра», обладал редким даром убеждения и внушения, однако при этом не любил ответственности.
— Генрих Сергеевич, я боюсь навредить, — начал упираться он. — Первый контакт всегда самый важный, и вы сделаете это лучше. Тем более что с Автором уже встречались…
— Надеюсь на вас, барон! — жестко оборвал предводитель. — Не забывайте генерала. С Богом!
Он велел водителю выставить на крышу спецсигнал и гнать по осевой; его всю жизнь преследовал рок опоздания, всегда не хватало одной минуты, а то и вовсе нескольких секунд. Он прилагал огромные усилия, чтобы преодолеть судьбу, но стоило чуть-чуть расслабиться, потерять ощущение времени, и все шло насмарку.
Палеологов родился и вырос в Ленинграде, поэтому ездил сюда с удовольствием и тайной надеждой хотя бы раз задержаться на сутки, чтоб без всяких дел и забот побродить по местам юности, переночевать не в гостинице, а у отца на Васильевском, под особое, ностальгическое настроение, может быть, даже зайти к матери на Грибоедовский. Однако всякий раз, едва вывалившись из поезда или самолета, он забывал, в каком городе находится, и не то что суток — часа свободного не было. Иногда, переезжая с одной важной встречи на другую, из окна машины он видел что-нибудь памятное, просил остановить и несколько минут потом стоял, тупо соображая, зачем же остановился. В лучшем случае он успевал позвонить родителям, и то, чтобы не расстраивать, врал, будто звонит из Москвы, благо появились сотовые телефоны.
В столице Палеологов закончил историко-архивный институт, в общей сложности прожил уже тринадцать лет и все это время ее ненавидел. И когда искал любую работу без прописки, и когда был уже полноправным москвичом и устроился по специальности в музей Октябрьской революции. Однако, достигнув желаемого, понял, что опоздал, ситуация резко изменилась и все, что связано с революцией, стало непрестижным и подлежало сокращению.
Он чувствовал презрение к Москве, когда, выброшенный на улицу, пришел на Арбат продавать две собственноручно написанных иконы — в детстве окончил художественную школу, которая пригодилась в трудный час. На рынок он опоздал, места оказались заняты, и его вытолкнули из ряда. Палеологов не любил сдаваться, зашел с другой стороны и повесил свой товар на забор. К нему подошли, отняли одну икону и с другой вышвырнули вон, поскольку образа в то время писали и продавали тысячами. Он ушел в подъезд какого-то мрачного дома, поплакал там, вытер слезы, закусил губу и снова полез в ряды. Нагло потеснил парня, торгующего наградами, и встал, готовый умереть, но не сойти с места.
