Синтаро рассмеялся и снова стал растирать руки.
– Ей-богу, сэнсэй, это же просто смешно! Да вы столько сделали для меня, что мне и не сосчитать!
Я внимательно посмотрел на него и спросил:
– Ладно, Синтаро, говори, в чем дело? Чем я могу тебе помочь?
Он удивленно вскинул на меня глаза и снова рассмеялся:
– Простите, сэнсэй, я тут у вас так хорошо согрелся, что и позабыл, зачем пришел сюда и имел наглость вас потревожить.
Он рассказал, что у него имеются все основания для оптимизма: из надежного источника он узнал, что к заявлению, поданному им в старшую школу Хигасимати, начальство отнеслось в высшей степени благожелательно.
– Но понимаете, сэнсэй, похоже, есть все же одна или две маленькие зацепки, которые несколько смущают комиссию.
– Вот как?
– Да, сэнсэй, и мне, наверное, следует говорить с вами откровенно. Эти два крошечных пятнышка на моей биографии связаны с моим прошлым.
– С прошлым?
– Да, сэнсэй, именно с моим прошлым. – Синтаро нервно хихикнул. Затем, с трудом подыскивая слова, продолжил: – Вы ведь знаете, сэнсэй, как высоко я вас ценю и уважаю, ведь я столь многому у вас научился. Я всегда буду гордиться тем, что вы удостоили меня своей дружбой.
Я кивнул, и он, переведя дух, снова заговорил:
– Дело в том, сэнсэй, что я был бы очень вам признателен, если бы вы сами написали в комиссию – просто чтобы подтвердить некоторые сделанные мной заявления.
– И какие же заявления ты имеешь в виду, Синтаро?
Синтаро снова глупо хихикнул и, вытянув руки над жаровней, пояснил:
– Это ведь только для того, чтобы успокоить комиссию, сэнсэй! Вы, возможно, помните, как мы однажды спорили с вами – по поводу моей работы во время китайского кризиса?
– Во время китайского кризиса? Я что-то вообще не помню, чтобы мы ссорились, Синтаро.
– Простите, сэнсэй, возможно, я преувеличиваю. Настоящей ссоры действительно не было. И все же я проявил определенную неучтивость и позволил себе выразить несогласие с вами – короче говоря, я сопротивлялся вашим предложениям, касавшимся моей работы.
– Извини, Синтаро, но я совершенно не помню, о чем ты говоришь.
– Естественно, это же такая мелочь! Она легко могла выпасть из вашей памяти, сэнсэй. Но, увы, в данный момент для меня это очень важно. Может быть, вам будет легче вспомнить, если я подскажу, что случилось это на вечеринке по случаю помолвки господина Огавы – по-моему, в отеле «Хамабара». В тот вечер я, наверное, выпил больше, чем нужно, и имел наглость откровенно изложить вам свою точку зрения.
– Я смутно припоминаю этот вечер, но деталей совершенно не помню. И все же, Синтаро, какое отношение к сегодняшнему дню имеет какая-то крохотная давнишняя размолвка меж нами?
– Простите, сэнсэй, но, оказывается, все же имеет. Кое в чем комиссия должна быть абсолютно уверена. В конце концов, нужно ведь, чтобы американские власти были довольны… – Синтаро нервно запнулся. Затем сказал: – Я умоляю вас, сэнсэй, попытайтесь вспомнить! Я всегда был – и останусь! – вам благодарен за все, чему у вас научился, но мои взгляды порой несколько не совпадали с вашими. И я, пожалуй, без преувеличений могу утверждать, что у меня возникали сильные сомнения относительно того направления, какое избрала в свое время наша школа. Вы, наверное, помните, что, хотя я в итоге всегда следовал вашим указаниям, но у меня имелись определенные опасения насчет плакатов, посвященных войне с Китаем, и однажды я даже изложил их вам…
– Плакаты, посвященные войне с Китаем? – пробормотал я. – Да, да, я припоминаю твои работы. Для нашей страны это был критический период, когда от каждого требовалось раз и навсегда твердо решить, чего именно он хочет. Насколько я помню, ты хорошо нарисовал, мы твоей работой даже гордились.
– Нет, сэнсэй, я не о том. Вы же должны помнить, что я действительно сомневался в правильности той работы, которую вы мне поручили! Ну, постарайтесь вспомнить: в тот вечер в отеле «Хамабара» я ведь открыто поспорил с вами по этому вопросу. Еще раз прошу вас простить меня, сэнсэй, за подобную назойливость.
Помнится, я некоторое время молчал. Видимо, где-то в это время я встал, потому что помню, что когда заговорил, то стоял спиной к двери, ведущей на веранду, и обращался к Синтаро через всю комнату.
– Так ты хочешь, – сказал я наконец, – чтобы я написал в твою комиссию письмо, которое как бы освобождало тебя от всякого влияния с моей стороны? Ты ведь об этом, в сущности, речь ведешь, верно?
– Ничего подобного, сэнсэй! Вы все неправильно поняли! Я по-прежнему горжусь тем, что меня считают вашим учеником. Просто если бы удалось заверить комиссию, что в вопросе об издании плакатов, посвященных войне с Китаем…
Синтаро снова запнулся. Я немного раздвинул двери на веранду, и ледяной воздух тут же устремился в эту щель, но мне было все равно. Я смотрел в сад, на медленное кружение снежных хлопьев.
– Синтаро, – сказал я, – а почему бы тебе просто не принять собственное прошлое? Ты ведь в свое время немало выиграл, заслужив теми своими плакатами почет, уважение и множество похвал. Возможно, в мире теперь несколько иное мнение о твоих тогдашних работах, но лгать о себе все же не стоит.
– Это верно, сэнсэй, – сказал Синтаро. – Я отлично вас понимаю. Но в данном случае я был бы в высшей степени вам благодарен, если бы вы все же написали в комиссию по поводу этих плакатов. Вот, у меня с собой фамилия и адрес председателя комиссии.
– Синтаро, пожалуйста, послушай меня…
– Сэнсэй, я очень вас уважаю и всегда благодарен за советы и науку, но поймите, мне еще работать и работать. Это прекрасно, предаваться размышлениям и философствовать, когда ты на пенсии. Но я-то пока вынужден существовать в трудовом мире и кое о чем должен позаботиться, если хочу получить место, которое, кстати, по всем прочим показателям и так уже почти мое. Умоляю вас, сэнсэй, пожалуйста, войдите в мое положение!
Я не ответил, продолжая смотреть, как снег падает на ветви деревьев в моем саду. Не оборачиваясь, я услышал, что Синтаро встал.
– Вот имя и адрес, сэнсэй. Если можно, я оставлю это здесь. Я буду невероятно вам благодарен, если вы еще раз обдумаете мою просьбу, когда у вас найдется минутка свободного времени.
Последовала пауза – я полагаю, он еще надеялся, что я обернусь и позволю ему уйти, сохранив хоть какое-то достоинство. Но я продолжал смотреть в сад. Снег хоть и шел все время, но успел лишь слегка запорошить кусты, а стоило чуть дохнуть ветерку, и вовсе почти весь осыпался с ветки клена за окном. Лишь на каменном столбе с фонарем у задней стены сада красовалась пышная снежная шапка.
Я услышал, как Синтаро еще раз извинился и вышел из комнаты.
Со стороны может, наверное, показаться, что я был излишне неуступчив в разговоре с Синтаро. Но если знать, какие события предшествовали этому визиту, легко можно представить себе, почему я столь неприязненно отнесся к его попыткам уклониться от ответственности за прошлое. Ведь Синтаро явился ко мне всего через несколько дней после «миаи» Норико.
