Книга Художник зыбкого мира, страница 37. Автор книги Кадзуо Исигуро

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Художник зыбкого мира»

Cтраница 37

Впрочем, современный захватчик вряд ли счел бы подобное препятствие таким уж непреодолимым. Ибо, хотя с тропы этого было и не видно, вилла пребывала в состоянии все усиливавшейся разрухи. Сверху, с тропы, нельзя было даже догадаться, как оборваны обои в комнатах, как истерты татами, а доски пола настолько прогнили, что во многих местах можно запросто провалиться, если забыть об осторожности. И когда я вспоминаю эту виллу, как бы глядя на нее с близкого расстояния, то в памяти неизменно всплывает разбитая черепица на крыше, ржавые оконные решетки, провалившиеся полы на верандах. Крыша в доме постоянно протекала, причем каждый раз в новом месте, и после дождливой ночи в комнатах стоял запах отсырелого дерева и гниющей листвы. А в определенные месяцы года разные насекомые, мотыльки и ночные бабочки, вторгались на виллу в таких количествах, прилипая к каждой впадинке в деревянной облицовке, прячась в каждой трещинке, что мы всерьез начинали бояться, что из-за этих насекомых дом в итоге и развалится раз и навсегда.

Из всех комнат лишь две или три еще пребывали в относительно приличном состоянии, и по ним можно было догадаться, каким очарованием некогда обладала эта вилла. Одну из этих сохранившихся комнат, где большую часть дня царил ясный спокойный свет, Мори-сан отвел для особых случаев, и я хорошо помню, как время от времени он созывал туда всех нас, десятерых своих учеников, чтобы показать очередную только что законченную картину. Прежде чем войти, каждый из нас на мгновение замирал на пороге и, затаив от восторга дыхание, впивался глазами в картину, стоявшую на мольберте посреди комнаты. А Мори-сан, как бы не замечая нашего появления, тем временем занимался каким-нибудь комнатным растением или смотрел в окно. Затем все мы рассаживались на полу вокруг картины и начинали, показывая пальцами, шепотом обсуждать ее друг с другом: «Смотри, как сэнсэй заполнил вон тот уголок. Замечательно!» Но никто прямо не говорил: «Какая замечательная картина, сэнсэй!», ибо между нами существовала некая негласная договоренность: вести себя так, словно нашего учителя в комнате нет.

Мори-сан в своих работах часто использовал какие-то новые приемы, и тогда среди нас разгорались весьма жаркие споры. Однажды, например, мы вошли да так и застыли перед картиной, на которой стоящая на коленях женщина была изображена так, будто глядишь на нее с какой-то удивительно низкой позиции – как бы лежа на полу.

– Очевидно, – помнится, доказывал кто-то, – такая низкая перспектива как бы придает позе натурщицы дополнительное достоинство, которого иначе она оказалась бы лишена. Прием в высшей степени удивительный. Потому что во всех прочих отношениях женщина эта выглядит весьма жалостливо. Созданное таким образом напряжение и придает картине ощутимую внутреннюю силу.

– Может, и так, – возражал кто-то. – Может, ее поза и выражает некое достоинство, но вряд ли это связано с низкой перспективой. Ясно же, что сэнсэй хотел сказать нечто более важное. Он говорит, что перспектива кажется низкой только потому, что мы слишком привыкли смотреть на предметы с обычного уровня. Совершенно ясно, сэнсэй хочет освободить нас от этой, в общем-то, случайной и ограничивающей нас привычки. Он словно говорит нам: «Разве так уж необходимо всегда видеть вещи в привычном до тошноты ракурсе?» Вот потому-то его полотно и производит столь сильное впечатление.

Вскоре все мы уже орали друг на друга, поскольку каждый выдвигал свою собственную теорию насчет намерений нашего учителя. И хотя, продолжая спорить, мы то и дело косились в его сторону, он никак не проявлял своего отношения ни к одной из высказанных теорий. Он просто стоял в дальнем конце комнаты, сложив руки на груди, и с довольной миной смотрел куда-то во двор сквозь деревянную решетку окна. Затем, вдоволь наслушавшись наших споров, Мори-сан повернулся к нам и сказал:

– Может быть, теперь вы оставите меня в покое? Мне бы хотелось кое-чем заняться.

Разумеется, мы тут же гуськом направились к выходу, на ходу шепча слова восхищения его новой работой.

Рассказывая об этом, я прекрасно понимаю, что кому-то поведение нашего учителя может показаться несколько высокомерным. Впрочем, то деланное равнодушие, которое Мори-сан проявлял в подобных случаях, легче понять тем, кто и сам бывал в положении человека, на которого окружающие смотрят исключительно снизу вверх и постоянно им восхищаются. Ведь ни в коем случае не следует вечно все разжевывать своим ученикам; бывает немало ситуаций, когда лучше промолчать и дать им возможность самим поспорить и поразмышлять. Впрочем, я уже сказал: те, кто знает, что это такое – оказывать влияние на других, – легко поймут и оценят мудрость нашего сэнсэя.

Таким способом Мори-сан достигал того, что среди нас споры о его работах порой продолжались неделями. А когда он особенно долго тянул с разъяснениями, мы обычно обращались с вопросами к нашему коллеге Сасаки – он в тот период считался лучшим учеником Сэйдзи Мориямы. И хотя, как я уже говорил, горячие споры вполне могли затянуться, после того, как Сасаки высказывал свое мнение, всем дискуссиям сразу наступал конец. Подобным же образом, если Сасаки порой высказывался в том плане, что чья-то картина «не верна принципам нашего учителя», это почти всегда приводило к незамедлительной капитуляции «отступника». Он после этого либо забрасывал данную работу, либо даже сжигал ее с мусором.

Например, Черепаха в течение нескольких первых месяцев нашего с ним пребывания на вилле, помнится, не раз уничтожал свои творения при таких обстоятельствах. Ибо, если я довольно легко приспособился к существовавшему там порядку вещей, то в картинах моего старого приятеля то и дело появлялись элементы, явно противоречившие основным принципам Мориямы. И я не раз вступался за него перед нашими новыми коллегами, объясняя, что он не нарочно и никакой «неверности учителю» тут усматривать не стоит. В тот период Черепаха часто подходил ко мне с расстроенным видом, отводил меня в сторонку и, показывая наполовину законченную работу, шепотом спрашивал: «Оно-сан, скажи, пожалуйста, это так, как сделал бы и наш учитель?»

И порой даже я приходил в отчаяние, обнаружив, что он опять совершенно непреднамеренно использовал в своей работе какой-нибудь элемент или прием, который здесь сочтут оскорбительным. А ведь понять основные приоритеты нашего учителя было совсем не трудно. Сэйдзи Морияму недаром частенько называли «современным Утамаро» [8] , хотя ярлык этот клеили в те времена – и порой чересчур поспешно – на произведения любого приличного художника, специализировавшегося на создании портретов женщин из «веселых кварталов».

Впрочем, прозвище «современный Утамаро» в целом довольно хорошо отражало основные тенденции творчества Мориямы, ибо он действительно пытался «осовременить» традицию Утамаро; на многих самых известных его картинах – скажем, «Перевязывание барабана для танцев» или «После купания», – женщина изображена со спины, в классической манере Утамаро. В его работах возникают и другие классические мотивы: вот женщина вытирает лицо полотенцем; вот женщина, расчесывающая свои длинные волосы. При этом Мори-сан активно использовал традиционный способ изображения чувств в большей мере посредством ткани, в которую женщина одета или же держит в руках, чем передачей выражения ее лица. И в то же время в его работах явно чувствуется европейское влияние, которое наиболее стойкие адепты Утамаро сочли бы, наверное, кощунственным. Так, Мори-сан давно уже отказался от традиционного очерчивания контура предмета темной линией, предпочитая с помощью «западной» техники – то есть сочетания различных цветов и игры светотени – создавать ощущение объемности. И, несомненно, именно европейцы подсказали ему то, что и создавало основное настроение в его работах: использование полутонов. Изображая своих женщин, Мори-сан стремился окутать их атмосферой, исполненной ночного мрака и меланхолии, и все время – во всяком случае, пока я у него учился, – экспериментировал с цветом, пытаясь передать ощущение, вызываемое светом уличного фонаря. Из-за этого присутствие такого фонаря – хоть где-нибудь в уголке, хотя бы намеком, – стало чем-то вроде фирменного знака его работ. Но для медлительного Черепахи, упорно пытавшегося усвоить особенности метода Мориямы, типичным было именно то, что он – уже целый год проведя на вилле! – по-прежнему использовал такие цвета, которые создавали в точности противоположный эффект. И он каждый раз удивлялся, почему его опять обвиняют в «неверности», ведь он уже не забывает включить в свою композицию уличный фонарь.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация