— Только поэтому я пригласил вас, — продолжал профессор. — Помню, вы очень живо интересовались деятельностью румянцевского кружка и теперь выступаете против пролеткульта…
— Это единственное письмо из Олонца? — спросил Никита осевшим голосом.
— Да-да, я прочитал все… — Гуляев взял картонку с письмами и замялся. — Никогда бы не позволил себе… Но Крон сам… И в первую очередь указывал на это письмо… Вы поверьте мне, Никита Евсеич, я никогда не ощущал такого… Трудная ситуация… По долгу чести, уважения к Артуру Карловичу я должен послать ему письмо. Но Крон теперь там… у них… Не знаю, как быть. Потому и позвал вас…
— Выходит, диковинная рукопись господина Христолюбова — языческое письмо дохристианской Руси? — задумчиво предположил Гудошников.
Гуляев оживился, вскочил и забегал по комнате, не зная, куда поставить картонку. Никита помог, взял у него коробку, взвесил на руке.
— Выходит — да, милейший Никита Евсеич! — воскликнул Гуляев. — Вы представляете, что это значит? Вы… вы только подумайте, что произойдет?.. Мы совершим переворот, имея в руках эту рукопись!.. Я хотел сказать, переворот в умах наших историков и словесников! Я всегда, я всегда верил в существование письменности на Руси задолго до прихода Кирилла! И вот оно — доказательство! — Профессор потряс письмом, зажатым в руке, и неожиданно резко наклонился к Гудошникову, заговорил отрывистым полушепотом: — Только за это я поддерживаю революцию! Только во время революции возможны такие открытия! Да-да!.. Я призываю вас, Никита Евсеич, товарищ Гудошников!..
— А если Крон уже ездил в Олонец? — резко спросил Никита.
— С семнадцатого Крон никуда не выезжал из Питера, — уверенно заявил Гуляев. — Дорогой товарищ Гудошников, умоляю вас, поезжайте и привезите рукопись! Я бы сам сию минуту отправился, но я уже стар, я не доеду…
Гудошников молча подтянул к себе костыли, встал.
— А этот покорный слуга Жиляков, похоже, сволочь, — возмутился он. — Как он о революции-то говорит…
— Ради всего святого! — молил профессор. — Поезжайте! Труда-то всего: наклониться и поднять… Я понимаю, вы инвалид, но кто же тогда поедет? Кого посылать?
Гудошников стоял, обвиснув на костылях, и думал, и судорогой сводило пальцы на левой, несуществующей ноге…
Он проснулся на мгновение раньше, чем сорвали дверь и осветили фонарем сарай. Протез был отстегнут, культя без привычки уставала и болела. Гудошников нашарил в темноте деревяшку, но застегнуть ремни не успел.
— По одному на выход! — скомандовал кто-то невидимый из-за слепящего света. — Ну, живее!
Рука инстинктивно нырнула в карман с маузером, однако Гудошников вовремя сообразил, что это не война, не враги, а лишь милиционеры.
— А, мелочь пузатая! — воскликнул кто-то и добавил облегченно: — Беспризорники здесь, не суетись, ребята… А то сигать будут.
Гудошников пристегнул протез и только сделал попытку встать, как от дверей крикнули — ни с места! — и в свете возникла рука с наганом. С улицы заскочили еще двое, окружили Гудошникова, обшарили карманы и нащупали маузер. Гудошников пробовал отбиваться, объяснять, в чем дело, но его не слушали — заломили руки, выхватили оружие и толкнули на улицу. Беспризорники толпились у входа под охраной милиционеров.
— Ведите его! — распорядился кто-то.
Один из милиционеров подошел к Гудошникову и, клацнув затвором винтовки, коротко бросил:
— Айда.
Гудошников выматерился и пошел, тяжело припадая на неловко пристегнутый протез.
— Офицерик! А говорил — книгу ищет, — донеслось вслед, и Гудошников понял, что это про него.
Его привели в помещение уездного ЧК и посадили под замок. Объяснений никто слушать не хотел, котомку и документы забрали. Гудошников свирепел от бессилия и, посидев в камере минуту, начал барабанить в дверь.
— Горяч, парень, горяч! — донеслось до него из угла камеры. — До утра будем сидеть. Не долбись. Ложись, хоть поспим в тепле.
Все было в жизни Гудошникова. Университет, война, революция, опять война, госпиталь, инвалидность и тиф, который свалил его сразу же после того, как поджила отнятая нога. После тифа на лице один нос остался, два мутных глаза и выпирающие вперед оголенные зубы с высохшими, превратившимися в нитку губами. Но всегда Гудошников оставался свободным. А тут схватили, не разобравшись, бросили в камеру. И кто? Свои!
Он отстегнул протез и, привалившись к косяку, стал долбить им дверь. Протез был крепкий, с кованной железом «ступней», тренированные костылями руки не знали устали. Охрана камеры не выдержала и пяти минут. Едва скрежетнул замок, Гудошников ударил двери плечом и, отбросив милиционера протезом, оказался в коридоре. Милиционер выхватил наган и попятился.
— Где начальник?! — задыхаясь от возмущения, крикнул Никита. — Живо начальника сюда!
Трясущимися руками он с горем пополам запихал культю в мягкую полость протеза и затянул ремни. Милиционер растерянно крутил головой, но нагана не убирал.
— Товарищ Муханов?! — неуверенно позвал он. — Товарища Муханова надо! Тут один…
Гудошников взглянул вдоль коридора и, сплюнув, выругался. По коридору торопливо шел командир эскадрона его, Гудошникова, полка, Серега Муханов. Скрипела наглухо застегнутая кожаная куртка, по-морскому, у бедра, болтался револьвер в кобуре.
— Муханов! Ну-ка объясни, в чем дело? — спросил Гудошников, словно они только вчера расстались. — Пусть твои орлы вернут мне маузер и документы!
Муханов остановился, дернул головой.
— Товарищ комиссар?.. Гудошников? Ты как здесь?!
— Это у тебя спросить надо — как, — отрезал Гудошников. — Почему это ты героев гражданской войны бросаешь за решетку!
Милиционер опустил наган и опешил.
— Ну, что встал? — напирал Гудошников. — Если ты здесь начальник — прикажи, чтобы отдали маузер и документы.
— Вещи и документы быстро ко мне! — опомнившись, распорядился Муханов, затем крепко пожал руку Гудошникова. — Ты извини, Никита… Товарищ комиссар, по ошибке тебя задержали…
— Ничего себе! — возмутился Никита. — Ты бы меня еще по ошибке в расход пустил!
— Да ну, — виновато улыбнулся Муханов. — Разобрались бы… Пошли ко мне!
В комнате с деревенскими лавками вдоль стен Муханов усадил гостя за стол, а сам присел напротив.
— Фу, черт, как оплошали. Ну ты прости меня, товарищ комиссар.
— Да хватит тебе! — оборвал его Никита. — Как барыня, извиняешься… Ты-то, Муханов, как здесь очутился? Что это я тебя раньше здесь не встречал?
— А ты был у нас?
— Бы-ыл, — отмахнулся Гудошников. — За помощью приходил, а ваш дежурный отправил меня, частное лицо, говорит… Муханов, ты же в Питере был?
