— Собрание Гудошникова — частная собственность, — отрубил хранитель. — Тут такая канитель… Тем более у него есть наследник.
— Тогда я не знаю, — проронил Оловянишников. — К юристам надо…
Аронов подошел вплотную к Анне, заглянул в лицо:
— Ну а вы что молчите? Сейчас все зависит от нас с вами. Вы грозились горы свернуть на благо русской словесности. Случай выпал. Где ваша хваленая женская мудрость?
— Я поеду в экспедицию, — сказала Анна. — Горы сворачивать.
— Шею сворачивать! — рассердился хранитель. — Вся надежда была на материалы Гудошникова. Где они?
— Вам лучше знать… Вы ходили к Гудошникову.
— А может, и вы сходите? Пожалуйста! Заодно полюбуетесь, в чьих руках теперь собрание. Он с ружьем возле него сидит.
— В таком случае чего же волноваться? — усмехнулась Анна. — Никакие воры не страшны…
— Он! Он сам страшен! — возмутился хранитель. — Дошло до вас, нет?
— Дошло, — согласилась Анна. — Поеду искать скиты.
Аронов устало опустился в кресло, хотел было плюнуть, но опомнился и сдержался. Екатерина Ивановна включила пылесос и начала утюжить следы на ковре, оставленные хранителем. Обманчивый рассеянный свет падал на лица и кожаные переплеты книг. Определить, который час, было невозможно. Вместе с температурой и влажностью здесь замирало и время.
Отдел редких книг и рукописей начинался в свое время с пожертвования именитого купца Окоемова. Университет еще только строился, а со всех концов России уже шли посылки с книгами и учебными пособиями от промышленников, купцов и аристократии. Окоемов на строительство десять тысяч рублей отвалил — сумму по тем временам немалую. Жил бы себе со спокойной душой да торговал пушниной и мануфактурой, но нет же, заело, что обошел его Строганов. Кроме денег, прислал тот книг чертову прорву, и все, по слухам, дорогие, старинные. Где уж там тягаться купцу с хозяином Уральского камня, но Окоемов места себе не находил. Среди сибирских купцов он считался человеком просвещенным, передовым, поскольку держал книжный магазин и несколько лавок по малым городам. Правда, лавки эти зачастую торговали канцелярскими товарами, мылом и шпалерой, поскольку возить книги в Сибирь было накладно, но это не меняло сути. Говорят, однажды на заседании строительной комиссии Окоемова шибко раздразнили и разозлили: вот, мол, Строганов с Урала книги шлет, а местный просветитель, можно сказать, патриот Сибири, денег дал и на этом заглох. И про мыло, про шпалеру в книжных лавках напомнили. Окоемов был человек заводной, горячий (по этой причине перед революцией разорился в пух и прах), шапку — об пол, рубаху на груди — до пупа и при всем честном народе бухнул: крест нательный заложу, а книги университету пожертвую, да не какие-нибудь — самые дорогие, самые редкие.
Но клятва-то клятвой, а книг взять негде. Поехал Окоемов в Москву, стал ходить по знающим людям, пытать, где можно купить библиотеку. Месяц пороги у именитых дворян обивал и нашел-таки. Подвернулся ему граф из богатейшей когда-то фамилии. Граф служил на железной дороге, снимал шесть комнат в доходном доме, и две из них были сплошь заставлены книгами. Графиня преподавала на женских курсах, жили на одно жалованье. Если б не титул, Окоемов долго бы и не кланялся, сумел бы деньгами уломать. Однако граф оказался человеком с гонором: дескать, семейные реликвии предками беречь наказано, а потому библиотека не продается, и он, светлейший, не таких купцов со двора гнал. Графиня же, как только услыхала сумму, что Окоемов предложил, зудеть начала: уступи, продай. Служанку наймем, да и мясо нынче дорогое. И сдался граф, но цену заломил — в глазах потемнело. Больно дорогие книги-то, твердит, старинные, многими поколениями собранные. Таких теперь, может, всего несколько штук есть во всей России. Отсчитал купец двадцать тысяч с лишком, сунул в графские руки и погрузил библиотеку на семь подвод. Приехал из Москвы и даже домой не заехал — сразу в университет. А через месяц уже громко зевал, сидя на почетном месте при заседании строительной комиссии…
Однако напрасно спешил Окоемов и деньги почем зря разбрасывал. В университете открылся единственный медицинский факультет, и щедрый купеческий дар оказался вроде бы не у дел. Долгое время книги так и лежали запакованными в ящики в самом дальнем углу хранилища. Перед революцией их вытащили, осмотрели, отсортировали и пустили в оборот наравне с остальными книгами библиотеки. Графское фамильное собрание растворилось и исчезло в массе, а Окоемова уже не было в живых. И только в тридцатых годах, когда в библиотеке стал формироваться отдел редких книг, вновь всплыло купеческое пожертвование, да только к тому времени напрочь забыли о настоящем дарителе — купце Окоемове. На всех привезенных им книгах стоял графский герб, пометки нескольких графских поколений, записки на полях.
Лишь в сороковом году Михаил Михайлович Аронов, ставший хранителем отдела, отыскал дарственную грамоту купца и установил истину. Это стало открытием, поскольку считалось, что столь щедрый «дар» университету исходил от обедневшего графа. Он-то, граф, и был возведен в ранг знаменитого мецената и поборника высшего образования в отсталой Сибири. Аронов же разом опроверг все толки и над шкафами, где хранились окоемовские книги, вывесил соответствующую табличку. Рукописные списки пятнадцатого века, да и более поздние, старопечатные, были в плачевном состоянии: настоялись в глухих графских шкафах, натерпелись по дороге из Москвы и належались в ящиках по сырым подвалам. Бумагу и пергамент сверлил книжный жучок, крошила плесень и прель. Четыре года Аронов лечил книги, дезинфицировал каждый лист, восстанавливал переплеты, вытравливал плесень и грязь, отлагавшуюся веками. Книга как человек: она гибнет быстрее от полного покоя и дольше живет в беспокойстве.
Но пришло время, когда дареные книги встали в строй и начали работать, а подкрепления не было. В иной год отдел получал одну-две рукописи, купленные у коллекционеров либо у случайных людей, пришедших в библиотеку сдать редкую книжицу. Правда, Аронову удалось сколотить небольшой обменный фонд, завязалась переписка с другими библиотеками и музеями. Он успешно провел несколько туров двойного и тройного обмена, полагая, что это более или менее надежный способ пополнения отдела, и дважды съездил в экспедиции на Русский Север. Но там уже побывали до него, выбрали, отсеяли все самое ценное, и то, что Аронов привез с Севера, больше годилось для обмена с любителями-коллекционерами.
— Ничего, это вам не издательство «Детгиз», — любил повторять хранитель. — Это вечные ценности. Они добываются, как радий.
И тут неожиданно в Сибирь перебрался известный ленинградский собиратель рукописных памятников и редких книг Никита Гудошников, знакомый Аронову по переписке и статьям, которые время от времени появлялись в газетах и журналах. Переехал вместе со своей библиотекой, даже, по слухам, раза в два большей, чем собрание отдела, не говоря уж о ценности и редкости книг. Для отдела появилась возможность открыть новый источник поступлений — из старообрядческих деревень и скитов, никем еще не тронутых, не пройденных, не обследованных. Пока только среди археографов и любителей старины об этих местах ходили разговоры и легенды, как о книжном Клондайке. Чего только не рассказывали! Где-то в глубине лесов и болот какой-то охотник нашел целый ларь, набитый рукописными и старопечатными книгами. Стоит себе брошенная заимка, а в ней — бесценное сокровище. Приходи бери, но где она, заимка?.. Там, слышно, в какой-то деревеньке объявился умелец-сапожник, который натаскал откуда-то «кожаных» книг прорву и теперь, за неимением настоящей кожи, ставит на сапоги подметки из них. Причем, рассказывают, охотно поучает своих односельчан:
