— Отвечай, игумен! — поторопил Арсентий.
— Клевета все, — сдержанно возразил Ларион. — Обряды справляем, аки патриархом указано…
— Клевета? — перебил архиепископ. — А ну, перекрестись!
Обернулся игумен ко главам собора, размашисто перекрестился троеперстием, а руку-то потом спрятал в длинный рукав и фигу состроил.
— Добро! — похвалил Арсентий, но глядел все недоверчиво, с лукавиной. — А теперь веди в храм да книги показывай, по коим обряды творишь и кои тебе исправить велено было. Стрельцов же вели в трапезную проводить. Пускай накормят их да обогреют.
Кликнул игумен библиотекаря Тихона, горбатого, бледнолицего монаха с клюкой. Приковылял тот, поклонился Арсентию, брякнул ключами. Не стар был Тихон, но болезнь его так согнула, что ходит и неба не видит.
— Экий ты! — рассмеялся воевода. — Ровно гусь шею-то несешь!
— Не смей! — одернул его Ларион. — Хворый он, грешно смеяться!
Поспелов лишь плечами повел, а все одно улыбается.
Отомкнул Тихон двери, пропустил вперед высоких гостей, сам же последним вошел и притаился у порога. Одна у Тихона была выгода от хворобы: чтобы поклониться, нагибаться ему не надо. Так и ходил он всю жизнь, ровно кланялся всем.
— А верно ли, что в обители беглые прячутся? — вдруг спросил Арсентий, ступая в глубь библиотеки. — Али снова клевещут?
Он снял с полки книгу, открыл, но глядел-то все на игумена, так и жег прищуренными глазами.
— Есть мирские в обители, — согласился Ларион. — Юродивые да нищие зимуют. Да работный люд — солевары, что с низов, с моря пришли.
— Про беглых сказывай! — оборвал его воевода. — Про тех, что святейшего указа ослушались и молятся по-старому.
— А ты не покрикивай! — сказал Ларион. — Чти сан святой и допрос мне не учиняй! Нету беглых, а какой есть народ в обители, так все православные.
Архиепископ будто забыл, о чем спрашивал. Посмотрел книгу, потеребил листы и вдруг бросил ее на пол. Игумен закаменел лицом, сжал посох, но смолчал. Тихон же за его спиной ахнул только и еще ниже согнулся. Тем временем Арсентий выбрал еще одну книгу, глянул вскользь и к первой бросил. Воевода же от слов игумена лишь пуще разошелся:
— Коли надо будет, и спрос учиним и правеж! И на стряску подымем, как Феодосью Морозову!.. А пока добром спрашиваю про беглых: они в обители есть?! Вот письмо к тебе, писанное протопопом Аввакумом, где он просит тебя принимать да привечать беглых раскольников.
— Про письмо знать не знаю, — сказал Ларион. — А беглых нету.
Между тем куча брошенных Арсентием книг росла. Стонал у порога горбатый Тихон, корежило его и гнуло к земле. Наконец архиепископ проверил всю библиотеку и встал подле игумена.
— Тебе, Ларион, указ был книги править, — сказал он спокойно и лукаво. — И что править было отписано, и что совсем в огне пожечь. Почему указа не сполнил?
Игумен молчал, опустив голову, глядел на брошенные книги.
— Аль запамятовал? — не отставал архиепископ. — Аль от старости сознание твое помутилось? Аль и впрямь на стряску захотел?.. Гляжу я, излукавился ты, Ларион, но я тебе истинный путь укажу. Новые книги привез я. Нынче же на моих глазах молебен отслужишь по новым обрядам. А я погляжу, куда тебя потом — в пустыню либо в яму… А то отвезу вот в чисто поле да отпущу с миром. Нынче метельно на дворе, снег глубокий…
Ларион молчал, стиснув посох. Почудилось ему, будто за его спиной вырос кто-то и горой стоит.
— А эти к чтению не пригодны более. — Арсентий пнул книги, что валялись на полу. — Поганые они, еретические…
Молчал игумен, слушал. А за спиной-то все кто-то стоит и тоже молчит, пыхтит в затылок… Не выдержал, оборотился Ларион и глазам своим не поверил: Тихон разогнулся и уж почти прямой стоял, одной высоты с воеводой.
Стрельцы же откушали в монастырской трапезной, обогрелись — и снова на улицу, во двор. Умяли снег посередине, натащили дров из поленниц и выложили клеть вперемешку с соломой. Хоть и был приказ игумена всем мирским людишкам сидеть тихо по углам и не выставляться, да не стерпел кто-то — высунулся поглядеть, что там стрельцы во дворе делают. Выглянул и заорал благим матом. За ним другие подхватили, и полетело:
— На костер садить кого-то будут!
— Жечь! Жечь хотят!..
— У-о-о-а…
Вывернулся откуда-то юродивый, проскакал козлом по двору и зашептал так, что везде слышно:
— Самого владыку жарить будут Лариона!..
Будто колокольный перезвон разнеслась весть, и зароптал народ, полез из своих нор и углов, вывалил на двор, сгрудился, стабунился возле клети. Молчаливые краснорукие солевары, прокаженные в язвах, странники, юродивые и беглые раскольники в скуфейках. А метель все метет, белит толпу — и уж не понять, кто где. Даже стрельцов так снегом залепило — по одним бердышам и узнаешь.
— Да что же это, православные? За что мучения такия?!
— Ныне супостатам легше на Руси жить…
— На все воля Божья, терпите, православные!
— Тихо! Воевода идет!
Воевода кликнул стрельцов: трое из них со всех ног бросились к нему, а другие начали поджигать солому в клети. Огонь неторопливо высекли, трут раздули, потом от него тряпицу смоляную запалили и тогда уж огонь к соломе поднесли. Прикрывают его от ветра полами кафтанов, берегут, чтобы не задуло, радуются, словно костер разводят, чтобы хлёбово сварить или обогреться.
Притих народ, а кто и на колена пал, руки к небу — шорох от молитв да проклятий, сказанных шепотом.
— Идут! Идут!
От собора вереница людей потянулась. Шагают медленно, будто на погост покойника несут. Впереди архиепископ с посохом, глядит величаво, далеко, щурится от метели. За ним игумен Ларион тащится с книгами на руках — гнется, качается; потом стрельцы-молодцы — эти легко ступают, хоть и груз велик. Последним Тихон бредет, озирается и безголосо кричит черным ртом. Народ на Тихона глядит — что такое?! То хворый ходил, согнутый, как сосна на болоте, а здесь — эким дубом возвысился!
Воевода сбоку всех по сугробам ступает, режет снег красным сапогом, сабелькой позвякивает.
Остановились у костра, сбросили ношу и отступили к толпе. А пламя-то разгорелось, охватило поленья, искры в небе со снегом смешались.
— Сади книги! — приказал Арсентий и навис над Ларионом. — Эти книги богохульные, сади в огонь.
Ларион замер, не шевельнется. Несколько расторопных стрельцов похватали книги да начали их в огонь бросать. Целятся в самую середину, где пожарче, и летят книги, хлопают крышками, словно крыльями.
— Смирись, Ларион! — прикрикнул архиепископ. — Смиришься — помилую!
