Таня робко шагнула через порог, остановилась.
— Смелей! — Гудошников открыл шкаф, наугад вынул книгу в черном кожаном переплете. — На! Показывай! Кержаки, знаешь, как говорят? Книга жива, пока ее читают. Бросили читать — и книга погибла.
— А мне говорили… Я пошла в библиотеку, — вдруг заволновалась Таня. — А мне сказали… Там книги не дают на руки… Я просила… Сказали, и вы не дадите…
— Как не дам? Дам! — Он вынул еще одну книгу из другого шкафа. — Вот еще одна, старопечатная. Тоже покажи… Стой-ка, а ты читать-то их прочтешь? Сама?
— Мы учили в институте… — растерялась Таня. — Я немного читаю, трудно, правда…
Гудошников порылся, достал книгу без переплета.
— Вот тебе букварь, учись.
— Спасибо…
— Это тебе спасибо… Только береги, понятно? Проведешь урок — вернешь.
— Вы не волнуйтесь! Я сберегу! Я буду…
— Ты погоди, — прервал ее Гудошников. — Ты как собралась «Слово» им читать? В переводе?
— В переводе…
— Читай на древнерусском. Выучи и читай. Надо, чтобы они слово не только видели и щупали книгу, надо, чтобы слышали… Время еще есть, целых два дня до первого сентября. Успеешь.
Он запер хранилище, спрятал ключи.
— А можно, я не одна приду? — вдруг спросила Таня. — У меня друг есть…
— Приходите, — разрешил Гудошников. — Хоть друга, хоть подругу веди…
Гостья бережно уложила книги в портфель, замялась.
— Иди-иди! — сказал Гудошников. — Не бойся, у тебя получится. Только старайся.
И лишь когда она вышла из дома Гудошникова и направилась к калитке, глядя в окно, Никита Евсеевич вспомнил, откуда он знает эту девчонку. Жаром обдало голову, заныло сердце…
Перед глазами стояла живая Александра Алексеевна, Саша, и тянулся куда-то в бесконечность коридор Олонецкой школы…
Она ждала его до последнего часа. Все надеялась, что он вдруг придет и решит, что делать, хотя понимала: откуда же ему взяться в окруженном городе?.. Решила сама: Степана отправила на «большую землю» и пошла токарем на оборонный завод. Потом тяжело заболела. Никто тогда не ставил диагнозов. Диагноз был один — голод и холод.
Александру Алексеевну нашли уже мертвой, скрючившейся под тремя одеялами, в пустой, давно не топленной квартире.
В комнате, где она была, хранилось около шестисот томов книг, собранных Гудошниковым.
Книги, когда их умело жечь, горят жарко и долго.
Но и тягостные воспоминания о Саше не смогли омрачить его настроения в тот день двадцать девятого августа тысяча девятьсот шестьдесят первого года.
Притворив за гостьей дверь, Гудошников сел за стол, но работать больше не хотелось. Он решил ответить на письмо из Ленинграда, в котором просили прислать каталог его собрания. Подобных писем приходило много: из научных библиотек, от ученых-специалистов по древнерусской литературе, из музеев и от коллекционеров. Чаще всего Никита Евсеевич затевал переписку с просящими, в свою очередь спрашивая, что конкретно сделано корреспондентом для поиска и спасения древностей. А сделано было ими мало, поскольку писали больше люди молодые, только-только начинающие заниматься наукой. В этом случае Никита Евсеевич подробно излагал им свои мысли насчет активизации действий и предлагал реализовать их. Обычно после этого корреспонденты замолкали и пропадали для Гудошникова навечно.
Однако написать письмо в тот день ему не удалось.
Следующим гостем оказался сосед Сухоруков, у которого весной Никита Евсеевич нечаянно застрелил кобеля. Хилый на вид, но еще крепенький этот человечек прошел в переднюю, вежливо поздоровался.
— Вам пенсию за этот месяц не приносили? — спросил он.
— Вчера получил, — сказал Гудошников.
— А мне почему-то не принесли, — пожаловался Сухоруков.
— Что, вам деньги нужны?
— Нет, деньги не нужны, не нужны, — вдруг замахал руками сосед. — Это я к слову… Сегодня, может, и принесут. А не принесут, так сам в собес схожу.
Гудошников пожал плечами. Гость топтался в прихожей, мял в руках фуражку. И уходить не уходит, и молчит.
— Да вы присаживайтесь, — предложил Никита Евсеевич. — В ногах правды нет.
— Оно верно, нет, нет, — забормотал Сухоруков, садясь на табурет. — Вот жалею: что-то мы в гости не ходим друг к другу. А ведь по-соседски живем… Люди жить стали — каждый себе. Обчества нет. Я тоже по гостям не большой охотник, а тянет с человеком поговорить. Иной раз так защемит, так защемит… Дело к смерти, думаешь, вот и тянет к людям. Скотина-то и та, как болезнь почует — все к стаду жмется, к стаду… Вот вы, человек ученый, книжный, а все один да один.
— Я не один, — отмахнулся Гудошников! — У меня работы много, не скучаю. Да и заходят ко мне. Только что девушка была… Ах, какая она славная! Только силенок еще маловато. Огня в ней много, а силенок не хватает…
— У молодежи своя жизнь, у нас — своя, — рассудил сосед. — Интересы не сходятся.
— Еще как сходятся! — рассмеялся Гудошников. — У нас интересы сошлись! Не ждал не гадал, а вот — на тебе!
Сухоруков глянул на него подозрительно и, как показалось, недовольно, однако промолчал, и это еще больше развеселило Никиту Евсеевича.
— А что? Возьму и женюсь! На молоденькой, а? Вот и вопрос с одиночеством решу.
— Седина в бороду — бес в ребро, — несмело улыбнулся сосед. — В наше время о душе думать надо, а вы про женитьбу…
— Ага, понял! — догадался Гудошников. — Уж не в секту ли агитировать меня пришли? Любопытно!
— Вы не смейтесь, — серьезно сказал Сухоруков. — Сегодня смеемся — завтра плакать будем. Жизнь-то так и устроена… Мы тут со стариками собираемся, беседуем. Вы бы пришли к нам, лекцию какую прочитали…
— Это куда же прийти?
— В домоуправление, куда еще, — сосед засобирался. — Мне пригласить поручено… Сегодня в восемь часов вечера.
— Если в домоуправление, то можно, — согласился Гудошников. — Я, грешным делом, подумал, к баптистам.
— Тогда я пойду, — пообещал Сухоруков. — В полвосьмого и зайду.
Проводив его, Гудошников не успел даже дойти до стола, как в дверь снова застучали. «Что-то Сухоруков забыл», — подумал он и крикнул, чтобы не возвращаться:
— Войдите!
«Не день, а сплошное паломничество…»
Отдуваясь, в переднюю ступил Аронов: рубашка пропотела, шляпа в руке. Кого угодно мог ожидать в этот день Гудошников, но только не хранителя. В памяти стояла их последняя встреча…
Но в этот день настроение было такое, что Никита Евсеевич будто и обиду забыл. Все, конечно, помнилось, но визит этой девочки, молоденькой учительницы, неожиданное и скорее всего интуитивное признание ею программы Гудошникова словно омолодили его. Столько лет подряд он писал письма в министерство, беседовал и убеждал директоров школ, чтобы изменили и обогатили курс русского языка и литературы, — все напрасно. А тут приходит девочка-выпускница и сама просит помощи. Чудеса!
