Замок было видно из глубины парка. Десятки осветительных ракет беспрестанно взлетали над площадью перед замком, и его черная тень металась по земле куском рваного полотнища. Пули шлепали по мягкой, наливающейся соком древесине стволов, отшибали ветки с клейкой вязью лопнувших почек. Зарывшиеся в землю роты не отвечали. Только изредка постукивал танковый пулемет. На опушке парка стояли орудия, готовые к стрельбе прямой наводкой.
Муханов разыскал КП батальона и вызвал комбата. КП помещался в каком-то погребе с искусно выложенным, но продырявленным в нескольких местах сводом. Из дыры свешивался провод, идущий от аккумулятора: тускло горела лампочка. Другой провод тянулся к телефону. В углу на куче камней сидел старик в форме без погон и ремня. При появлении Муханова он вскочил и, прижимая стальную каску к груди, заговорил по-немецки, быстро и с жаром. Зайцев начал было переводить, но в это время появились комбат Глотов и артиллерист Лихота. Немец замолчал на полуслове.
— Что здесь у тебя, Глотов? — спросил Муханов. — Рассказывай…
— А вот, товарищ полковник, из замка прибежал, — комбат кивнул на немца. — По пути нашего обгорелого танкиста подобрал. Ну, одним словом, без переводчика его не понять.
Муханов подозвал Зайцева и начал допрос. Все сначала: откуда, кто такой, почему оказался здесь? Работать с Зайцевым было хорошо. Он усвоил круг обязательных вопросов и, по сути, допрашивал сам, переводя содержание ответов. Если Муханов был не удовлетворен ответами, то начинал сам задавать вопросы. Немцы в Германии стали словоохотливей, чем были в России, и сами старались выложить все, что знают.
Зайцев перебросился с перебежчиком несколькими фразами, перевел его ответы и неожиданно выругался.
— Коллега нашелся… Видели его! Он меня коллегой называет, угадал во мне учителя.
Немец, поглядывая на Муханова, выдал длинную трескучую фразу. Зайцев пожал плечами.
— Он спрашивает, вы, товарищ полковник, человек военный или до войны были гражданским?
— Спросите, зачем это ему?
— Ему нужно поговорить с человеком, который до войны был гражданским. Он не любит военных и не доверяет им, — перевел Зайцев ответ немца. — Он пришел, чтобы решить очень сложный и важный вопрос с русскими…
Зайцев умолк, хотя перебежчик продолжал что-то говорить, затем неожиданно шагнул к немцу и стал ругаться с ним. Через минуту они попросту кричали друг на друга.
Муханов услышал несколько раз повторенное по-русски слово — не стреляйте.
— Вы не забывайте переводить, — напомнил Муханов Зайцеву. — Нам некогда разводить дискуссии…
— Он говорит, чтобы мы не вздумали бомбить или обстреливать замок из орудий, — возмущенно сказал Зайцев. — Видите ли, замок обороняют мальчики, гитлерюгенд, обманутые фюрером дети. Они не могут представить себе ценности этого замка. Он построен в шестнадцатом веке, это гордость нации, памятник архитектуры…
Немец прислушивался к русским словам, будто проверял точность перевода. Потом заговорил — тихо, с трудом разлепляя губы. Муханову показалось, что на лице старика выступил пот.
— В верхних этажах находится огромная коллекция произведений живописи, — переводил Зайцев, и голос его звучал обиженно. — А также памятники славянской культуры, вывезенные из России, Польши, Чехословакии и Югославии. Владелец замка, генерал, скупал это у фронтовых офицеров и специально ездил по районам, где прошли боевые действия… По оккупированным районам. От бомбежки или артобстрела все это может погибнуть, потому что весь нижний этаж превращен в бастион, там огромные запасы снарядов. Ящики стоят в залах, возле орудий… Штабеля ящиков на втором и третьем этажах. Замок должен был стать подобием русской Брестской крепости. Но войска ушли оборонять Берлин, и задержать русских приказано роте гитлерюгенда…
— Он что? Советует нам брать замок голыми руками? — возмутился Глотов. — У меня уже батарея развернута…
— Спокойно, капитан, — бросил Муханов. — Не горячись. Давай послушаем.
Немец, видимо, понял, о чем говорил комбат, и что-то произнес.
— Говорит, вы не сделаете этого, — перевел Зайцев. — Вы должны пожалеть…
— Пожалеть?! — изумился комбат, обращаясь к Зайцеву. — Ты, лейтенант, спроси у него: а они пожалели наши памятники?
— Капитан Глотов! — одернул его Муханов. — Вы мне мешаете. Оставьте нас. Без моей команды никаких мер не предпринимать!
Глотов в сердцах пнул уроненную перебежчиком каску и вышел, увлекая за собой командира батареи и телефониста.
Немец выждал, пока уйдут лишние, и снова затараторил.
— В замке мальчики, — переводил Зайцев. — Я пытался уговорить их сдаться, но это бесполезно… Мальчишки выходят из повиновения командиров. Они получили приказ Гитлера драться до последнего… Они обмануты, они не понимают истинной ценности…
Муханов сел на пустой ящик, где недавно сидел телефонист, и задумался. На мгновение ему показалось, что эта ситуация — мальчишки и исторические ценности — в чем-то знакома. Что-то подобное уже было, но где? В Кенигсберге? Там, помнится, тоже были мальчишки из гитлерюгенда. Они засели в подвале, отстреливались… Потом за угол здания поставили машину спецпропаганды с репродукторами, пытались склонить их к сдаче в плен. Но там был обыкновенный подвал и ничего исторического…
— Доучил своих учеников, учитель, — ворчливо проговорил Зайцев, видимо, от себя. — Из повиновения выходят… В тыл бы наш тебя, «коллега», поглядел бы, что твои ученики в России натворили…
— Кто командует ротой? — спросил Муханов.
У перебежчика в глазах вспыхнул огонек. Похоже, раздумья полковника внушали ему какую-то надежду.
— Гауптман Вайсберг! — с готовностью ответил немец. — Маленький фюрер!
— Почему «маленький фюрер»? Он что — из СС?
— Нет-нет, — заторопился перебежчик. — Он устал от войны, он был трижды ранен, кашляет. Сейчас он пьет и играет в фюрера. Для мальчишек он — фюрер… Слепое повиновение, они боготворят его, а ему смешно… Ему надоела война, он — больной… — Зайцев поморщился, слушая немца, и махнул рукой. — Он, товарищ полковник, одно и то же повторяет, как заведенный.
— Есть ли у вас доказательство, что в замке действительно находятся памятники славянской культуры и истории? — спросил Муханов.
Немец напрягся, преодолевая растерянность, и проговорил что-то тихо и решительно.
— Доказательство — это моя совесть, — перевел Зайцев. — Потому я и пришел к вам… на вашу сторону. Я пришел просить защитить культурные ценности… Это печально, но я не мог уговорить… склонить на это немцев. Потому прошу вашей помощи… Я верю в будущее Германии, свободной от фашизма… Дальше он кается, товарищ полковник, говорит, стал жертвой тотальной войны. В русских не стрелял, наоборот, уговаривал свой взвод сдаться… Ну вот, опять понес одно и то же…
