— Это не платья. Люди вынуждены так одеваться, чтобы им не было жарко.
Увидев женщину, с головы до ног завернутую в белое покрывало, так что были видны только глаза, я вздрогнула.
— Это что, привидение? — испуганно спросила я.
— Вот балда! Так одевается каждая благочестивая мусульманка. Через несколько лет так будешь одеваться и ты.
Мать оглянулась на отца, словно спрашивая его одобрения, и тот строго посмотрел на меня в зеркало заднего вида. Помню, что именно в тот момент я дала себе слово никогда так не одеваться, благочестиво это или нет.
Мы ехали по улице, и мне становилось все неуютнее.
Грязь повсюду. Невыносимая жара. Вокруг все говорят по-арабски. Благочестивые мусульманки, мужчины, одетые в длинные рубахи, наводнявшие улицы дети. Малыши играли с мячом и юлой едва ли не на проезжей части, не обращая внимания на проносившиеся мимо автомобили. В запряженных ослами повозках перевозили овощи и фрукты. Камель, впервые увидев осла, испугался и заплакал. Чтобы успокоить брата, я погладила его по щеке и объяснила, что осел — животное очень спокойное, совсем как лошадь. Мы продвигались дальше, и декорации менялись: здесь улицы были более просторными, тенистыми и менее оживленными. Мы покинули центр Алжира
[2]
и двинулись к пригороду.
Наконец машина оказалась на маленькой улочке, на которой находился наш особняк. Он был большим и красивым. Никогда не видела ничего подобного. Только по телевизору. Вместе с братьями я побежала в сад, чтобы осмотреть все вокруг. Мы были взволнованы, наши щеки горели, а глаза излучали восторг. Выплеснув часть переполнявшей нас энергии, мы вошли в этот впечатляющий замок с белыми стенами и большими и светлыми комнатами.
Никогда раньше я не видела таких светлых помещений.
Братья разбежались по дому, горя желанием поскорее выбрать себе комнаты. Я остановила свой выбор на той, которая особенно понравилась мне своим убранством.
— Вот моя комната! — крикнула я так, чтобы услышали все.
— Нет, эта комната будет моей, — возразил мой брат Нассим. — Она очень большая. Здесь как раз поместится моя железная дорога.
— Нет, моя. Я первая увидела ее, — настаивала я.
В спор вмешалась мать.
— А ну хватит, — сказала она как отрезала, и, отстранив меня, взяла брата на руки. — Это будет твоя комната, мой сладкий. Тебе хватит места для твоего электрического поезда. Ты, Самия, займешь комнату дальше по коридору, рядом с комнатой твоего младшего брата Камеля. Если он начнет плакать, ты всегда сможешь быстро его успокоить.
Ложась спать, я думала о том, что мне досталась самая крошечная комнатушка в доме. Сначала я сердилась, но мысль о том, что у меня все равно нет ничего такого, что бы можно было размещать в комнате, даже моего медвежонка, успокоила меня. У меня были только воспоминания, но они не требовали места.
Лежать одной в кромешной тьме было страшно, и новый дом перестал мне нравиться. Я укрылась одеялом с головой и попыталась подумать о чем-то приятном.
Обняв вместо Лапули подушку, я мурлыкала песенку, которую когда-то пела вместе с Аминой.
Внезапный плач Камеля заставил меня вскочить с постели. Я пошла в комнату в конце темного коридора и, включив лампу, приласкала брата.
— Успокойся, малыш. Все хорошо, я с тобой.
Я обняла брата и стала напевать колыбельную, которую когда-то слышала от матери. Он успокаивался, но всякий раз, когда я собиралась подняться и уйти, снова начинал плакать. Не зная, что делать, я решила отнести брата к матери, но в темном коридоре малыш испугался еще больше и разревелся.
— Тише, Камель, тише. Мама услышит, — приговаривала я.
И вдруг я увидела ее. Резким движением, чуть не отшвырнув меня к стене, мать выхватила брата.
— Почему он плачет?
— Не знаю. Он давно начал. Я пыталась его успокоить, но не вышло.
— Идем в твою комнату! Я скажу тебе кое-что. Вперед! — И она толкнула меня в сторону моей комнаты.
Я молча повиновалась, так как уже хорошо изучила мать. Когда она в гневе, лучше помалкивать.
— Садись и слушай! И глаза опусти! — приказала она.
Я потупила взгляд.
— Ты… ты умудряешься постоянно портить нам жизнь.
Ты не способна даже успокоить маленького мальчика без того, чтобы не переполошить среди ночи весь дом. Уверена, ты сама его разбудила, потому что тебе было страшно одной. Слишком уж хорошо я тебя знаю, маленькая дрянь. Теперь можешь задохнуться под одеялом и навсегда исчезнуть из моей жизни. Когда же Аллах призовет тебя к себе?!
Я завернулась в одеяло и сжалась в комок, чтобы только не злить ее больше. Обвинив меня во всех грехах, мать вышла. Под одеялом было жарко, и я быстро вспотела.
Когда терпеть не стало сил, я высунула голоду из укрытия, с облегчением вздохнула и, успокаиваясь, принялась молиться Богу за себя, но еще больше за Амину и медвежонка Лапулю.
Утром ко мне вошел Малек. Он был очень взволнован.
— Поднимайся, быстро! Надо осмотреть сад. Вдруг мы найдем клад?!
Эта была прекрасная идея. Разумеется, мы ничего не нашли, но долго бегали по высокой траве сада, и совершенно случайно Малек меня толкнул. Я упала на осколки бутылочного стекла и поранила колени. Увидев кровь, брат испугался и побежал к матери, но вид моих окровавленных коленей нисколечко ее не взволновал.
— Так тебе и надо. Не будешь больше носиться как угорелая с мальчишками. Сидела бы спокойно, как подобает настоящей девушке, и этого не произошло бы.
— Лечи себя сама, — сказала она сухим, лишенным сострадания голосом и как ни в чем не бывало вернулась к домашним делам.
Кто-то из братьев смочил кусок бумаги и приложил к моей ране. Потом Фарад, самый старший брат, перемотал мое колено и посоветовал вернуться в дом.
Несколько дней спустя начались занятия, и шофер отца развез нас по школам. Братья были определены в Пэр Бланк*, чтобы продолжать обучение на французском языке; я — в частную школу для девочек с обучением только на арабском. Я совсем не умела писать на этом языке, поэтому постоянно выслушивала нарекания со стороны преподавателя, который обзывал меня, вызывая смех у одноклассниц. Разумеется, подобная репутация только отдаляла меня от других девочек.
Мне было тяжело. Подруг я себе так и не нашла, ведь все считали меня задавакой, которая корчит из себя богатую французскую барышню. Теперь-то я понимаю: мне не могли простить того, что я была не такая, как все, но тогда я была неопытна и никак не могла взять в толк, почему во Франции мне ставили в упрек арабское происхождение, а в Алжире обзывали французской фифой.
