Ражный махнул наугад по выключателю, но принёс светоч и, установив его в изголовье, стал поджигать масло в чаше. То ли оно было старым, то ли существовала некая технологическая тайна, но пахучая, густая жидкость никак не загоралась: пламя жило, разрасталось и обжигало пальцы лишь на спичке, а стоило опустить её — с шипением гасло, словно в воде. В коротких сполохах этого огня он видел любопытные и зовущие глаза Мили, утешал её:
— Сейчас… Обязательно получится! Я никогда не зажигал светочей…
— Верю, верю, ты же колдун. Ты же кудесник!
После очередной неудачной попытки, когда погасла спичка и в доме повис непроглядный мрак, она дотянулась до его руки и сказала:
— Если хочешь, давай оставим ночную лампу.
— Понимаешь, мне очень важно, чтобы исполнился… определённый обряд, — тихо проговорил он. — Это же наш праздник, особый праздник…
— Я согласна… Делай все, что хочешь.
Тогда он на ощупь снял с её шеи потёртую бархатную ленту.
— Вместо фитиля…
Огонь, будто ждал этой опоры, утвердился в чаше, вытягивая масло, и стал расти вверх узким, малиновым языком.
— Какой странный и чудный запах, — вымолвила она, усаживаясь лицом к светочу. — И пламя горит… Радужное.
— Сначала ты наденешь вот эту рубаху.
— Красивая… А зачем? Лучше, если я буду голой, как Ева. Ведь Ева не носила одежд, правда?
— Прошу тебя, надень, — он положил рубаху ей на колени и сам вернулся к сундуку кормилицы. — Сейчас я найду простынь!
Все вещи в сундуке были переложены старыми, пересохшими травами, поэтому вокруг реял знакомый с детства терпкий и сладковатый дух. Ражный точно не знал, какую простыню следует взять; их было множество разных, полотняных, шёлковых, шитых и с кружевами — опять же выбрал самую красивую на его взгляд, развернул слежавшуюся ткань, отряхнул от сухих цветочных лепестков шиповника.
Не будь он своевольником, завтра поутру её бы вывесили на обозрение…
Огонь в светоче оживал и постепенно перекидывался с фитиля на разогретое масло. Освещённая им девственница тонула в большеватой рубахе, выглядывали только ступни ног и кончики пальцев из рукавов. Ражный застелил простынью шкуры, затем перенёс Милю и накрыл оставшуюся часть дивана.
— Странно, — проговорила она, всецело повинуясь его рукам. — Твои… долгие приготовления меня возбуждают. И запахи… Ты действительно колдун! Нет, чародей.
— Это все придумал не я…
— А кто же?
— Люди… За долгие времена, — он разгладил складки и бережно уложил девушку. — Вообще-то, я даже не знаю, правильно ли делаю…
— Какие же это люди? Древние?
— Да, за прошлую историю человечества… Ты скоро все узнаешь. А сейчас не думай об этом.
— Нет, для меня все очень важно! Я должна запомнить и научиться! — Миля привстала. — Понимаю, ты совершаешь магический ритуал… Как он называется?
— Пир Радости… А на всяком пиру должен быть мёд, — Ражный вновь осторожно уложил её. — Сейчас я достану его и приду. Ты лежи и слушай своё сердце.
Он спустился в подпол за бочонком старого, хмельного мёда — отец завёл его когда-то именно для этого случая — налил один полный, вровень с краями, серебряный кубок, после чего ещё раз открыл отцовский сундук, достал рубаху аракса и свой повивальный пояс — снаряжение, в котором выходил на ристалище Свадебного Пира.
В последнюю очередь, как и в вотчинном Урочище, поставил на стол икону Сергия.
И также не молился, как это делают обычно, ничего не просил, ибо важны были не слова, а символы. Переоделся, ощущая, как от рубахи исходит и впитывается в тело энергия воинского духа, после чего встал на одно колено перед Покровителем Воинства и надолго замер со склонённой головой. Миля окликала его по имени, звала, однако он не обращал внимания, поскольку в этот миг не слышал слов, ибо находился уже в полёте нетопыря.
Тем временем огонь светоча за отцовским мольбертом набирал силу, разгорался, но уже не тянулся единственным языком пламени, а таял по всему пространству чаши, озаряя ложе мерцающим светом. И вместе с ним разгоралась самая тонкая и высшая стихия, не сравнимая даже с состоянием Правила — энергия женского существа, по самой природе своей соединённая с Космосом. Лишь познав её, мужчина соприкасался с божественным началом человеческой сути.
Он не шелохнулся, когда тлеющее пламя в чаше начало испускать клубы рдеющего огня, плывущие и гаснущие над светочем, словно шаровые молнии, и когда увидел, как засветилось и дрогнуло на ложе тело девственницы, а до ушей донёсся её тихий, томительный стон. И встал после того, как в пространстве наполненного огнём дома раздался ещё бесстрастный, но призывающий крик.
С кубком в руке он вышел к брачному ложу и прежде чем напоить мёдом, усмирил этот крик своими губами — так, словно делал искусственное дыхание…
Она подняла его и взлетела сама, достав Космоса. И оставшись без сил от полёта, вместе с ним сверглась с небес и потеряла сознание на брачном ложе.
Он выждал минуту, показавшуюся вечностью, чтобы самому почувствовать окружающее земное пространство. Потом на ощупь отыскал солнечное сплетение между тверди грудей, надавил слегка и привёл в чувство.
— Где я? — спросила Миля, не поднимая век.
— Со мной, — проговорил Ражный и поднёс к её губам мёд. — Пей… Сделай один большой глоток. Ты же хочешь пить?
Она открыла глаза и, ощутив край кубка, сделала несколько глотков.
— Обжигает… Никогда не пила такого.
— Я тоже, — он попробовал мёд. — Крепкий… Закружилась голова… Говорят, если мёд сразу бьёт в голову, значит. Пир затеян от души.
— Кто говорит?
— Люди говорят, опытные люди… Почему ты все время спрашиваешь? Постарайся чувствовать.
— Спрашиваю, чтобы все запомнить.
— Зачем?.. Все повторится через несколько минут.
— Все повторится?! — почему-то изумилась и устрашилась она.
— Да. Ведь у нас праздник, апофеоз Пира Радости.
— Я больше не смогу так… По крайней мере, через несколько минут.
— Сможешь…
— Нет! Мне нужно беречь силы!
— Сегодня можно не беречь, — Ражный положил ладонь на её живот и накрыл его. — И завтра, и послезавтра… Так до скончания века.
— Неужели всегда вот так умирать, с каждым разом?!
— Нужно, чтобы родилось здоровое племя.
— Я согласна… Если получится. Только я должна все запомнить и научиться…
— Пусть тебя это не волнует…
— Знаю, так бывает лишь с тобой, — Миля дотронулась до его лица. — Потому что ты — вожак.
— Вожак?..
— Ну да, вожак стаи! — она засмеялась. — А значит, Бог. Опытный, искушённый Бог. А с другими мужчинами все бы было иначе…
