Эх, только бы хребты остались целы, а руки и ноги срастутся, и вырванные сухими сучьями клочья кожи затянутся новой!..
Но что это?! Мат становился жёстче, решительней, словно в атаку пошли братья, и показалось, уже слышны удары плетей по конским бокам. Да! Они пороли лошадей, болью подавляя ужас животных, и гнали вперёд — в ту сторону, куда противилась ступать порода травоядных. Пороли, наливаясь яростью. И ею заглушали собственный страх!
Их не держал затвор…
Всадники сломили коней, и те, как люди, которые в крайнем отчаянии бросаются на амбразуры или таранят самолёты противника, понеслись по дубраве, издавая тягучие, знобящие стоны, тоже чем-то похожие на мат.
Ражный сжался в комок, будто перед прыжком с парашютом, сосредоточил себя на приближающихся звуках, внутренне готовясь проделать то же, что сейчас совершали несведущие и бесстрашные братья. Они мчались тем же размашистым галопом, и в какой-то момент Ражный ощутил толкаемый ими поток мощной, борцовской энергии. Не ведая того, они вбирали в себя сакральную силу Урочища и готовы были к поединку. Пусть со зверем, но к поединку!
Он подпустил их метров на тридцать, медленно отделился от земли и пошёл мелким, плывущим шагом. Первыми его увидели, а точнее, почуяли лошади — взрыли копытами землю на скаку, взвились на дыбы, словно натолкнувшись на незримую стену и чуть ли не сбрасывая седоков. И затем Ражного узрели братья.
— Дядя Слава?! — машинально определил или спросил один из них, и это был единственный членораздельный возглас.
Далее раздался лишь кричащий страх.
В руках парней, будто у завзятых ковбоев, торчали двустволки, но о них вмиг было забыто. Взращённые в дикой природе, они воспринимали её цельность и гармонию, и все, что выбивалось из этого ряда, становилось непостижимым для их сознания. Перед ними стоял оборотень, но ещё до конца не перевоплотившийся, похожий на волка, ибо присохшая шкура не осталась на земле — потащилась на плечах человека…
Разум отказывался верить тому, что видели глаза.
Теперь не нужно было понуждать, пороть коней, поскольку чувства животных и людей слились воедино. Теперь они в самом деле могли переломать хребты, да говорят, в такой час полного безумства всякое живое существо хранит Господь…
Спустя несколько минут над Урочищем вновь повисла полная тишина. Такое скорое избавление от свидетелей могло бы порадовать — больше в дубраву носа не сунут! — однако Ражный слишком хорошо знал братьев Трапезниковых. Через некоторое время этот страх пройдёт, и на смену ему появится любопытство: кто увидел мир цельным от рождения, тот не долго празднует труса. Они не поверят в оборотничество. Иначе разрушится и превратится в хаос их мировосприятие.
Потом вотчиннику придётся отводить пристальный интерес несведущих к его владениям, а сейчас ему было недосуг. Ражный сел под дерево, прижавшись к нему позвоночником, и не почувствовал тока энергии. Или все заглушала стучащая боль…
До поединка оставалось не более трех часов, и то, надо полагать, Колеватый придёт чуть раньше, чтобы со стороны понаблюдать за соперником, понять его предсхваточный дух и окончательно определиться в тактике.
Он выдрался из присохшей к телу шкуры, оделся и побрёл в лог, к ручью, в буквальном смысле держась за деревья. Там он ополоснулся, вместо мыла используя болотный хвощ, почувствовал облегчение, но не настолько, чтобы сей же час идти к Поклонному дубу и на правах хозяина встречать вольного поединщика.
И все-таки он рискнул: лёг головой к воде и долго смотрел на её бег. Стояла жара, давно не было дождей, и ручей пересыхал, питаясь лишь подземными источниками, потому не бурлил, как в половодье, не ворочал камни, а катился тихо и сонно — сейчас требовалась совершенно иная энергия! Не по звериному следу идти, не петли его распутывать — драться!
Ражный промыл совершенно пустой желудок более для того, чтобы соблюсти ритуал, и поднялся из лога в дубраву. Боевая одежда лежала в рюкзаке, ношеная, стираная и штопаная: на первый поединок по обыкновению сын выходил в отцовской рубахе и портках и только пояс надевал свой, изготовленный каликами перехожими в Сиром Урочище и принесённый ко дню появления на свет. Младенца повивали этим поясом сразу же, как только отрезали пуповину.
Будут победы на ристалищах — новых рубах калики нанесут столько, что и внукам будет в чем выйти в рощу…
Он разложил одежду на траве, после чего извлёк из рюкзака икону Покровителя Засадного Полка — Сергия Радонежского и поставил в развилку дуба Почитания. Ему не нужно было ни молиться, ни просить о чем-либо; важнее для всякого поединщика, и особенно для того, кто выходил на ристалище впервые, считалось символическое присутствие Святого в момент приготовлений. В некоторых родах с иконой Преподобного шли до самого ристалища, дабы уберечься от дурного глаза, но большинство араксов смеялись над подобным обычаем и выходили на поединок со светочем — очистительным огнём, зажжённым в чаше, подвешенной на цепях к треноге. И если не угасал этот огонь до конца состязания, то становился или факелом победы, или огнём позора.
Обрядившись в рубаху с отцовского плеча, Ражный.сделал ещё одну попытку подняться над землёй, внутренне перевоплотившись в нетопыря. Он лёг на живот, раскинул руки, затем перевернулся на спину и, закрыв глаза, стал ловить мгновение, когда просветлеет и полностью очистится сознание, когда мир раскрасится пёстрыми следами и пятнами неуловимых красок и энергий и ему останется лишь парить средь них, как птице в облаках.
Но прежний полет был слишком долог, и теперь не хватало сил совладать с собой — мал размах крыльев, чтобы создать подъёмную силу, и слишком велик груз мыслей перед первым поединком…
А тут ещё на нижний сук древа Жизни тяжко опустился ворон — вечный спутник всех ристалищ, склонил голову и воззрился на распластанного человека чёрным выпуклым оком…
Был Колеватый из рода кузнецов, но сам, пожалуй, никогда у горна не стоял и молоток в руки брал, когда обживал в новом гарнизоне старую казённую квартиру. Отовсюду выпирала у него военная кость: не сучил кулаками напрасно, берег силы, держал резерв, не размениваясь на ощутимые, но не вальные удары. Ждал, выгадывал, искал, где оборона неэшелонированная, где можно проткнуть фронт, и если находил слабое место — бил кулаком, словно молотом, показывая, откуда корень идёт. И двигался по ристалищу легко, несмотря на вес, позицию выбирал от солнца, чтоб слепило противника, и если Ражный вышибал его с восточной стороны, норовил ложными выпадами и пропусками ударов выманить к западу и снова занять выгодное место.
Расчётлив был поединщик, умен и учен, после первых минут боя ясно стало — походил он по рощам и ещё походит. По крайней мере, рубаха на нем не отцовская, а своя, уже стиранная и штопанная — знать, не раз приносила счастье.
Первый раунд схватки — кулачный зачин, начали, как полагается, с первым лучом солнца, когда тень от столба часов тронула по касательной земляной ковёр. Долго топтались по кругу, прощупывая друг друга, каждый искал допустимую дистанцию сближения, дабы проверить, на сколько можно подпускать к себе противника, испытывали реакцию, отрабатывали и проверяли тактику, ранее принятую. В последний миг перед поединком, уже возле Поклонного дуба, поджидая Колеватого, Ражный забыл о вороне, поскольку услышал другую птицу — кукушку. И чистый, звонкий голос её в утренней дубраве наконец-то ослабил земное тяготение, высветлил сознание; он не взлетел нетопырём, однако в поединок вступил легко и азартно, чем несколько и обескуражил соперника.
