Если бы поединщик ударил прямым — доломал бы остатки рёбер и размозжил печень. Но удар пришёлся боковой, из неудобного положения, хотя и этого хватило, чтобы сбить с ног. Ражный упал на бок, в первое мгновение не ощутив боли. Мгновенно вскочил на четвереньки, но распрямиться уже не успел: Колеватый навалился сверху и замкнул руки под животом.
Вотчинник понял, что теперь ему уже не вывернуться из такой позиции до конца братания; поединщик не выпустит ни за что и постарается усугубить его положение, все ниже придавливая к земле, до тех пор пока не уложит на живот или не захватит голову бёдрами. Он выбрал второе, хотя и не надеялся полностью блокировать Ражного. Дабы не попасть в этот капкан, Ражный вынужден был все время пятиться назад, и получалось — Колеватый катается на нем по ристалищу и будет кататься до тех пор, пока не умучает и не услышит слова, дающего право на победу.
Или пока стрелка солнечных часов не коснётся времени начала сечи…
Чаще всего в поединках так и случалось. И не было позорным, видя преимущество соперника и исход схватки ещё в братании, сказать слово:
— Довольно.
Теперь вотчинник возил на себе поединщика и пахал коленями землю. Он уже чувствовал, что сечи ему не выдержать, и все-таки молчал, а грузный Колеватый все ниже придавливал к земле, бло-кируя движение. Ражный рассчитывал время и силы, чтобы до конца братания не лечь на живот, иначе заключительный этап схватки начнётся из этого положения и ему нельзя будет снова встать на ноги перед сечей.
Он не мог видеть солнечных часов и ориентировался только по Колеватому, по его реакции на время. Перед окончанием второго раунда он непременно попробует сделать прорыв и уложить соперника на живот — жалко станет результатов братания! До полной победы, правда, ему придётся ещё потрудиться, перевернуть и уложить вотчинника на лопатки, а сделать это не так-то просто на рыхлой земле, и у него нет опыта борьбы на таком ристалище.
Похоже, и Колеватый уже притомился, ибо последовал не рывок, не взрыв энергии, а попытка придавить Ражного своим медвежьим весом — он и заворчал по-звериному, распрямляя соперника. Возился целую минуту, давил качками, словно толстое дерево ломал, но лишь вдавливал свои колени и колени вотчинника в землю.
И вдруг медленно расцепил руки и встал.
Только в этот миг Ражный понял, что довёл все-таки поединок до сечи и теперь она состоится и все как бы начнётся сначала: заключительный раунд схватки больше всего напоминал современные бои без правил, хотя одно было — не бить лежачего.
Но укатал его Колеватый, и сил, казалось, было лишь для того, чтобы встать на ноги…
Он встал…
Солнце клонилось к закату, и длинная тень от столба пала ему на лицо. Поединщик стоял напротив, в сажени от него, опустив чёрные от земли, перевитые жилами руки. Никаких передышек не допускалось и между этими периодами, но они требовались обоим, хотя бы секундные.
Ражный неслышно перевёл дух, не спеша расстегнул кованые пряжки на поясе, снял и отбросил его в сторону, за пределы ристалища; он мог это делать, если соперник остался без ремня…
Колеватый, кажется, был благодарен за такую отсрочку — пять секунд и то время. Глянул из-под низких, выпуклых бровей, развернул корпус вправо и слегка присел на полусогнутых ногах — готов был к сече.
Ражный не торопился, нащупал руками разрез отцовской рубахи на груди и внезапным рывком разорвал её до низа, медленно снял, утёр лицо, плечи и послал вслед за поясом.
Поединщик замер, потом выпрямился, опустил руки.
— Ты что, Ражный? — спросил хрипло. Вотчинник сделал шаг в сторону, выйдя из-под солнечной стрелки часов, встал левым боком к Колева-тому, однако ударной поднял правую руку. Левая тем временем слегка пошевеливалась возле бедра, расслабленная, даже вялая, как примученный зверёк.
Поединщик наконец увидел толстый, уродливый рубец по дну мягкого, но бугристого от мышц провала на правом боку, как раз против печени.
— Я не хочу тебя убивать! — громче сказал он и машинально сделал короткий шаг назад — будто ногами переступил.
Вступать в сечу обнажённым до пояса значило биться насмерть.
Ражный крутанулся волчком влево, нанёс скользящий удар по горлу и в тот же миг вправо, будто реверс передёрнул, однако лишь коснулся соперника левой рукой. Колеватый встал в защитную стойку и уже крикнул:
— Ты что, псих, Ражный?!
Казалось, рука вотчинника едва достала выпирающую сквозь рубаху огромную грудную мышцу соперника; отвлекающая правая просвистела возле челюсти, но раздался треск, будто сорвали горсть травы. Поединщик мягко отскочил и вместо того, чтобы пойти в ответную атаку, схватился рукой за грудь, и лицо его вытянулось. Тем временем Ражный, даже не прикрывая локтем ребра, сделал ещё один выпад, боксёрский, и будто шлёпнул по боку Колеватого. Тот шарахнулся от этого шлёпка, будто ломом получил, и снова послышался треск срываемой травы.
Поединщик чуть присел, согнулся вперёд — не стойку принял, от боли зашёлся, а вотчинник с ловкостью балерины сделал ещё один волчок и на сей раз приложил ладонь к пояснице противника.
И не медля, и так уже согнутого и шокированного, с разбега взял на калган, поскольку иначе было не свалить с ног этого аракса…
Буквально три минуты назад уверенный в себе и в победе Колеватый откинулся и упал навзничь, припечатавшись к вспаханной земле.
7
Ражный постоял над ним, после чего, не склоняясь, подал руку.
Побеждённый вскинул глаза и руки не принял, угнездился в земле, приняв полусидячее, удобное положение. Если только что-то было удобное для него в этот час…
Взгляд его снова остановился на шраме.
А зря он сидел на земле, лучше бы принял помощь и встал: ристалище как пересохшая пустынная почва тянуло в себя остатки энергии.
Почему-то не вставал, медлил, слегка ёрзал, терпя мучительную, обжигающую боль, охватившую сейчас все его тело. Так диктовали правила, или не хотел сразу сообщать место и время следующего поединка, не желал признавать себя побеждённым, манежил теперь уже бывшего соперника, давил на нервы, куражился…
Ражный покинул ристалище, углубился в дубраву и, прихватив волчью шкуру, пошёл назад. Улучив момент, Колеватый задрал на себе рубаху и что-то воровато рассматривал под ней, трогал пальцами и, захваченный врасплох, не стал скрывать своего интереса. Вотчинник же сделал вид, что ничего не заметил, поднял на ходу свой пояс и рубаху, сделал небольшой крюк и взял разорванный ремень поединщика.
Нет, он его не подрезал, как это делали иногда раксы: схалтурили калики перехожие, когда творили повиву для новорождённого Колеватого, вырезали на пояс кожу, посечённую свищами ещё при жизни вола, не рассмотрели, не заметили взрыхлённого, мягкого участка…
Тянуло рассмотреть бляхи-клейма, прочитать родословную, да уже ноги не держали: на секунду отвлёкся и чуть не выстелился на вспаханном ристалище…
