Он огляделся, вышел на середину и закричал, как, бывало, в юности кричал по утрам отцу:
— Дядька Воропай! Выходи силой меряться! Выходи, дядька Воропай, сразимся!
Только что заря занималась и ещё утренние птицы не пели, поэтому голос был звучным, как в колодце, и разносился с ветром, так что листья на дубах затрепетали. Окно распахнулось в холодной светёлке, где всегда отец спал, и боярый муж показался. Он отлично видел Ражного, однако, поддерживая игру, спросил:
— Кто клич мне бросил? Больно уж мал от земли, не вижу! Кто таков будешь?
— Я Ражный, воин Полка Засадного!
Он должен был, не выходя на ристалище, сказать:
— Не ведаю такого воина! Ступай, отрок, и приходи после Пира.
На что получил бы ответ:
— А вот выйди, так изведаешь!
Когда-то в старину подобным образом араксы вызывали друг друга на поединки; сейчас же эта традиция осталась в виде детской игры и не более, атавизм рыцарских времён…
У боярого мужа было трое своих сыновей, ныне мужалых араксов и внуков, поди, около десятка, так что слова этой игры должны бы на зубах завязнуть; однако же Воропай словно забыл их, закрыл окно и спустился во двор чёрным ходом.
Его род происходил от крестей — пахарей, воскрешающих ниву, то есть от крестьян, некогда собранных Сергием в монастыри-рощенья для воинской науки. Среди араксов их до сей поры так и звали-крести, ибо они отличались трудолюбием, покладистым и терпеливым нравом, однако если кончалось их терпение, многим становилось дурно от их напора, самоотверженности и невероятного упрямства. Говорили, что на ристалищах лучше не будить в них дремлющего зверя, а вести поединок ровно, даже бесстрастно, поскольку возбуждение — почти всегда ответная реакция. И совсем опасно, если они входят в раж — в состояние Правила.
Несмотря на ранний час, Воропай обрядился для схватки. Вот только рубаха была непривычная — трехслойная, вдоль и поперёк простроченная, из грубого, крепчайшего холста, а горловина обложена двойной кожей и прошита конскими жилами. Обыкновенно для потехи отец надевал или совсем старенькую, или из слабенькой, на одну схватку, фабричной ткани, ибо.после сечи все равно останутся одни ремешки.
Воропай уже на ходу опоясался телячьим ремнём и телячьи же рукавицы подоткнул с одной стороны, с другой — знакомые с юности песочные часы.
И трудно было определить, знал ли он, что Ражный явится утром, или нет, побывал ли у него старый инок с предостережением?.. Сам Пересвет виду не подавал, кажется, обрадовался приезду порученного ему отцовской волей несовершеннолетнего аракса.
— Здравствуй, здравствуй, Сергиев сын! — руку пожал по-отечески. — Хотел уж калика послать да к себе позвать. А ты и так услышал, сам пришёл…
Оставленные без опеки и руководства молодые араксы быстро выходили из лона Сергиева воинства, отрывались от корня и вырастали дичками. Чаще всего, не зная куда девать силу немереную, уходили бродяжить ещё до Пира, а в последние сто лет подавались в спорт и лёгкие победы портили их ещё больше. Одно время это стало повальным увлечением, и не только беспризорные отроки — благополучные норовили уйти из-под родительской воли, бывало, нарушали запрет и после Пира оставались в спорте, становясь многократными чемпионами мира и пожиная пустую мирскую славу. А поскольку происходило перерождение аракса, то дикие побеги жёстко отсекались, и возвращение назад происходило мучительно и трудно, если вообще было возможно.
Боярый муж словно не замечал повивального пояса на Ражном и рукавиц из холки зубра, оглядел ристалище, развёл руками.
— Здесь я со внуками потешаюсь, для них в самый раз, а для тебя бы и в дубраве место нашлось. Пойдём-ка на другой круг, Сергиев сын!
Ражный знал Валдайское Урочище вдоль и поперёк. В огромной реликтовой дубраве, настоящем лесу, перерезанном речкой и ручьями, со сторожками, где доживали свой второй век и присматривали за порядком иноки, без дорог, но с густой сетью троп и тропинок, было несколько ристалищ, в том числе боярское, где происходили поединки за титул Пересвета, и символическое, судебное, на котором старейшины избирали Ослаба, совершали над ним обряд, после чего он вершил тут свои суды.
Сейчас дубраву прорезала ещё одна тропа, самая набитая — конная…
Боярый муж привёл его на токовище — ристалище, где обыкновенно проводились Свадебные Пиры. Круглую луговину недавно выкосили, на опушке, под сенью старых дубов стоял стог сена и покрытие круга было соответственным: короткая, жёсткая стерня…
Здесь были солнечные часы, однако Воропай установил на столбик песочные, что-то поколдовал с ними и, внезапно развернувшись, уже оказался в рукавицах и с бычьим, неотвратимым напором кинулся в кулачный. Ражный только достал свои из-за пояса и был не готов, но не имел права взять хотя бы несколько отступных секунд. На этом ристалище все находилось под волей боярина!
Натянуть в бою толстые, не размятые и несгибаемые рукавицы оказалось не так-то просто, и первые минуты он вынужден был только защищаться, зажав их в кулаки: бросить на землю — означало отказ от продолжения боя. Едва сдерживая напор, отбиваясь левой рукой, Ражный всунул пальцы в рукавичный раструб и в этот миг пропустил сильнейший прямой удар в грудь. Воропай ожидал, что собьёт его с ног, отскочил на шаг, и этого времени хватило, чтобы вогнать правую руку в жёсткое кожаное нутро рукавицы. Какой бы ни была крепкой и тренированной кисть, все равно к концу зачина рука окажется разбитой и измочаленной так, что потом не выдержит ни братания, ни тем более сечи.
Обезопасив правую, ударную, Ражный поводил соперника перед собой и перешёл в атаку. Он не особенно заботился о защите, зная, что выдержит любой удар, если только он нанесён человеческой рукой, а не торцом таранного бревна; все ребра ещё были на месте и, будто жгутами, обвиты непробиваемыми мышцами. Воропай почуял всплеск ярости, стал осторожнее и подвижнее, и эта незначительная деталь вдохновила: Ражный заставлял соперника менять тактику, сбил его бычий напор. Мало того, бывший открытым полностью — кулаки держал, как ковбой револьверы, у бёдер — боярин все чаще начал выставлять защиту, отбивая удары левой рукой, только было не ясно, что защищает конкретно. Ражный прощупал его несильными толчками и обманными движениями, но таким путём уязвимого места — ахиллесовой пяты, отыскать было трудно. Опытный, битый араке всегда умел прятать её, отвлекать внимание, вызывая удары туда, где было крепко. Потом и Ражный научился это делать, когда лишился ребра и мышц на боку.
Сейчас желание было единственное — притомить Воропая, перевести стремительно начавшийся зачин в спокойный кулачный бой и на минуту воспарить над ним летучей мышью, однако тот не позволял расслабляться и не то чтобы навязывал быстрый темп, а все время переводил его в новые условия. Менял ударную руку, провоцировал атаки, но внезапно сам безбоязненно бросался вперёд, пропускал удары и сам наносил их, а потом использовал своё право дядьки — стал говорить, советовать, и Ражный заподозрил в этом тактический ход.
