— Полтора часа назад. И до сих пор нет.
— О чем говорили, слышал?
Кочиневский пощупал подсохшую ссадину на губе.
— Не знаю, верить или нет… Будто этот вчерашний парень… Фильчаков… Скончался в больнице.
— Ты что? — Крюкова подбросило. — С ума сошел?
— Может, сплетни. Это же не город — большая деревня…
— Надо немедленно выяснить!
— Ефремов пошел выяснять…
— Куда пошел?! В больницу?!
— Не знаю, может, и в больницу. Ну, или в милицию. Где еще можно получить точную информацию?
— Идиоты! Этого нельзя делать! — не сдержался и закричал Крюков. — Любой интерес вызовет подозрения! Ты понимаешь это?!
— Константин Владимирович, но мы уже были в милиции, — Кочиневский заговорил в сторону. — На нас и так подозрение. Ситуация гнилая…
— Кто тебя просил бить этого наркушу? Я?
— Нет, вы не просили…
— Зачем же ты ударил?!
Он посмотрел куда-то мимо, пожал плечами.
— У вас как-то получалось… Не солидно. Нет, я не отказываюсь, ударил я. Если что, все возьму на себя. Вы только не забывайте обо мне.
Его спокойный тон как-то сразу вразумил, отмел панику. Кочиневский был профессиональным телохранителем и до сих пор работал в частном охранном предприятии — создать свой штат Крюков мог лишь после вступления в должность, однако этот парень сам пришел в избирательный штаб, предложил свои услуги и хорошо поработал во время кампании. Вопрос о его зачислении в личную охрану был решен.
— Ты что же, думаешь, я тебя отдам? За какого-то ублюдка?
Кочиневский на сей раз посмотрел прямо.
— Спасибо, Константин Владимирович, но труп — это серьезно. Тем более, нас там видел мальчишка.
— Какой мальчишка?
— Да уголь воровал. Вы еще сказали, чтобы он ничего не боялся
— Не помню…
— Потом вы еще начали рассказывать о профессоре Штеймберге.
— Ладно, все равно. Все было в пределах необходимой обороны, — отрывисто проговорил Крюков. — Фильчаков напал с ножом, требовал деньги. Угрожал зарезать. Был в состоянии наркотического опьянения. Понял, да?
— Понял, но ведь ножа не было…
— Менты найдут. У них после вчерашнего поджилки трясутся. А ты просто исполнял свой служебный долг.
— Я этого не забуду, Константин Владимирович…
— Да уж, пожалуйста, не забудь, — он быстро, по-армейски, стал одеваться. — Ефремову все растолкуй, чтобы не было разноголосицы. И еще. Позвони в администрацию области, закажи четыре билета на вечерний рейс и машину в аэропорт.
Телохранитель накинул пальто и вышел — мобильный телефон работал только в одной точке на огороде, среди неубранной капусты. Крюков откинул занавеску, встал к окну и в то же время увидел, как напротив дома остановились две машины — черная «Волга» и желтая милицейская, откуда выскочили двое в форме и следом за ними Ефремов.
Словно под коленки ударили, первой мыслью было — сдал! Пошел и заявил, чтобы самому выкрутиться, и теперь приехал с милицией арестовать! Крюков инстинктивно отпрянул, встал за косяк, ощущая, как знакомый болезненный спазм сжимает горло, потом и вовсе задернул занавеску. Вдруг возникло детское желание спрятаться, как прятался от пьяного отца: втиснуться, например, под диван, забиться там в угол и замереть. Но диван был настолько низкий, что и голова бы не пролезла, поэтому он заметался по комнате, выскочил на кухню, заглянул в пристройку, где увидел свой пиджак со значком депутата Госдумы. В следующий миг он стряхнул с себя наваждение: депутатские полномочия прекращались после инаугурации и никто не имел права арестовать его!
В этот момент на пороге очутился Ефремов.
— Доброе утро, Константин Владимирович! — сказал самодовольно. — Вся местная верхушка пожаловала! Глава администрации, начальник милиции и прокурор. Принимайте!
— З-зачем? — быстро спросил Крюков, чтобы не заикаться.
— Хотят принести извинения за вчерашний инцидент! Просят выйти!
— Й-я не пойду! — совсем беспричинно крикнул он. — Мне не нужно извинений!
— Надо, Константин Владимирович, — твердо сказал помощник. — Это в наших интересах.
— Какие к черту интересы? Не хочу никого видеть! Я приехал за матерью! Ничего не хочу!
— Это я их сюда привез.
— Кто просил? Зачем?
— Лучший способ обороны — нападение, — ухмыльнулся бывший спецназовец. — Как военный человек, вы должны понимать. Этот пацан умер в больнице, а слух по городу пошел, будто чем-то стукнули. Теперь судмедэкспертиза причину смерти установила — передозировка наркотиков. Они какую-то гадость отваривали и кололись.
Крюков отвернулся, чтобы справиться с судорогой лица, помял щеку, потер подбородок. Обычно он все схватывал на лету, что помогало и выручало всю жизнь, но сейчас прилив сильного волнения поколебал, смутил сознание и смысл сказанного Ефремовым дошел не сразу. К тому же, он имел привычку говорить иносказательно, намеками, показывая свой острый, подвижный ум, и это всегда раздражало. Однако Крюкову захотелось как-то поблагодарить его, выразить признательность, чего он искренне никогда не делал и делать не умел, поэтому унял подергивание лица и обернувшись, проговорил:
— В-ворюга, сволочь… На глазах у больной старухи… На кайф сменял! Вот тебе и н-наказание!
— Константин Владимирович, надо выйти к местному бомонду, — напомнил помощник. — Принять повинную.
Одна мысль, что придется стоять перед начальником милиции, прокурором и мэром города, слушать их слова и что-то говорить в ответ, заклепывала горло, и тянущее, отвратительное чувство закипало под ложечкой.
— Н-нет, — сказал он. — Не пойду! Что я буду л-лепет слушать? Пусть наводят порядок! Милиция обнаглела, ч-чистят карманы, такие же ворюги!
— Вот и скажите им в лицо! Прокурору!
— Я не выйду к ним. Пусть останутся в напряжении, — Крюков подтолкнул помощника к двери. — А ты пойди и скажи: я извинения принял.
Ефремов работал помощником депутата третий год и хорошо понимал шефа.
— Ну что же, это вариант, — согласился он. — Подержать в напряжении совсем неплохо.
Надел шапку и скрылся за дверью. А Крюков бросился к окну и выглянул, отодвинув край занавески. Помощник в таких ситуациях держаться умел, стоял расслабленно и надменно, словно генерал перед подчиненными; те же пытались принять стойку «смирно», говорил только один милицейский полковник, и все слушали внимательно, кивали согласно. Наконец, Ефремов небрежно подал руку и все ее пожали крепко, с удовольствием, будто совершали приятную и полезную работу. Глядя на все это, Крюков неожиданно испытал удовлетворение, пожалуй, еще большее, чем если бы сам принимал извинения. Он непроизвольно засмеялся, стукнул кулаком по ладони.
