— А что вы думали!
Закончив ритуал рукопожатия, помощник немедленно развернулся и пошел в дом, а прощенная местная власть, чуть помешкав, расселась по машинам и покатила прочь. Крюков смахнул улыбку с лица, но душа продолжала смеяться, и смех ее был заслуженным, праведным, ибо эта свора местных начальников, привыкшая унижать и растаптывать, сама была унижена и растоптана.
Ефремов вернулся первым, за ним — Кочиневский, все это время торчавший на огороде, оба с трудом скрывали радость. И лишь слушая их доклады, Крюков вспомнил, что матери до сих пор нет, а вызванная машина из Кемерово придет через три часа. Ни слова не говоря, он пошел к соседке, но дома оказался лишь внук, пацан лет двенадцати, который таращился на Крюкова и бормотал, что не знает, куда ушла бабушка. Поднимать тревогу было еще рано, однако она как-то незаметно и быстро вытеснила искристое ребячье торжество и защемила душу. Он не подал виду, что встревожен, распорядился приготовить завтрак и собираться в дорогу. Однако телохранители что-то почувствовали, а возможно, оценивали ситуацию и Кочиневский, ничего не объясняя, вызвался взять такси и съездить на шахту Сибирская. Также ничего не уточняя, Крюков после завтрака отпустил его, а сам еще раз заглянул к соседям. На сей раз и внука не застал, хотя дверь была открыта. Он просидел на скамеечке возле крыльца четверть часа, пока не пришел Ефремов.
— Может, в больницу позвонить? — предложил он. — Или в «скорую». Валентина Степановна совсем слабенькая, с палочкой отправилась…
— Нужно было не пускать! — огрызнулся Крюков. — Меня разбудить! Или на худой случай, выяснить, куда и зачем пошла.
Помощник достал телефон и направился в огород, на капустную грядку. Спустя некоторое время он прибежал и доложил, что полтора часа назад в городскую травматологию поступила старушка с открытым переломом ноги и в бессознательном состоянии, по приметам очень похожа на Валентину Степановну. На улице сильно подтаяло и было так скользко, что и здоровому-то человеку переломаться — раз плюнуть, поэтому Крюков наскоро оделся и вместе с Ефремовым побежал к почте ловить машину. Около получаса они махали руками всем проезжающим автомобилям, и Крюков физически чувствовал, что он опаздывает. Наконец кое-как поймали частника и приехали в травматологическое отделение городской больницы. Но там, в приемном покое, его будто нокаутировали, сообщив, что безымянная старушка только что скончалась, не приходя в сознание, и тело перенесено в морг.
Какая-то женщина в фуфаечке поверх белого халата проводила их к каменному сараю, отомкнула дверь и включила свет. Затык, возникший в гортани, будто черная, заразная болезнь, расплывался по всему телу, руки и ноги становились несгибаемыми, и все-таки Крюков перешагнул порог. Несколько обнаженных трупов лежало на железных столах без всякого покрова, источая страх смерти. Хотелось зажмуриться, но веки не закрывались.
— Ваша бабушка? — настойчиво спрашивал кто-то возле самого уха. — Что вы молчите? Ваша или нет?
От остывающего, безобразно и бессовестно брошенного старушечьего тела шел пар.
Он увидел лицо и мгновенно прорезался голос:
— Нет! Нет! Не наша!..
Или это Ефремов сказал вместо него? Крюков попятился назад, потом развернулся и чуть не наткнулся на стол с покойником. Худосочное, костлявое тело, огромный кадык на горле и открытые — косые! — Фильчаковские глаза!
Все остальное он помнил смутно. Неизвестно почему, из каких побуждений, откуда это вдруг взялось, всплыло в душе, но Крюков вроде бы пытался закрыть Фильчакову глаза, или только подумал сделать это. Однако ладони запомнили холод плоти, прежде чем чьи-то сильные, горячие руки выволокли его из сарая.
На улице он пришел в себя от того, что Ефремов протирал ему лицо мокрым снегом.
— Зрелище ужасное, — гудел его голос. — Ничего, Константин Владимирович, без нашатыря обойдемся… Я тоже чуть не сломался. Нет, я всякое видел, но тут…
— Там Фильчаков, — отчетливо произнес Крюков.
— Да нет его! — раздраженно сказал помощник, словно отвечал уже не первый раз. — Это старичок какой-то лежит.
— Я видел — он! Глаза…
— Ничего ты не видел! — вдруг грубо закричал Ефремов. — Ну все, хватит! Слюни тут распустил, пацан!
И тем самым будто ледяной водой окатил.
— Ты как разговариваешь? — встрепенулся Крюков. — Что это значит?
— Простите, Константин Владимирович, — тут же повинился он. — Что вы в самом деле? Ну так же нельзя!
— А где Фильчаков?
— В суд мед экспертизе, — помощник повел его с больничного двора. — Прокурор сказал. Поедем домой!
— Поедем, — сразу согласился он. — Главное, мамы тут нет…
Пока ехали на Шестую Колонию, Крюков почти освободился, отряхнулся от навязчивых видений, как отряхиваются от пыли, и все-таки в сознании осталось легкое и тайное убеждение, что косоглазый покойник на столе — Фильчаковский поскребыш.
Кочиневский с шахты Сибирской еще не приехал, но зато в соседнем дворе копошилась соседка. Крюков выскочил из машины и сразу же устремился к ней.
— Тетя Поля, а где мама?
Соседка отчего-то заскочила на крыльцо и взялась за дверную ручку.
— Что тебе? — спросила, пугливо тараща глаза, как ее внук.
— Я маму ищу! Ехать пора!
Он знал тетю Полю с раннего детства, сколько помнил себя. Сердобольная соседка жалела Костю и часто прятала в своей квартире, когда пьяный отец устраивал дебоши, и потом всегда радовалась, если Крюков приезжал к матери погостить, зазывала к себе, угощала и в шутку обещала отдать за него свою младшую дочь, которая еще училась в начальной школе.
Сегодня ее поведение обескуражило.
— Не знаю, где твоя мама! Не знаю! — спрятавшись за дверь, она выглядывала, словно боязливая птица.
— Вы же утром вместе ушли?
— Ушли…
— Где же мама осталась?
— На кладбище! — соседка затворила дверь и заложила засов. — Там ищи!
Только сейчас он вспомнил, что мать упоминала о кладбище, и, должно быть, поехала туда, чтобы попрощаться с могилой отца. В тот же миг он забыл о тете Поле и выбежал на улицу, но оказывается, Ефремов отпустил такси. Они снова вышли к почте и на сей раз голосовали около часа, пока не увидели подъехавший к дому микроавтобус — тот самый, что встречал в аэропорту.
Крюков отлично помнил место, где похоронили бригаду ремонтников, хотя бывал на кладбище и на могиле отца всего дважды — на похоронах и перед отъездом в суворовское. Искать было легко: всех погибших шахтеров хоронили на специально отведенном, почетном участке, в самом центре, и памятники ставили за счет шахты, по тем временам богатые, из черного мрамора, с эмалевыми портретами. По старой памяти он вошел через центральные ворота, по широкой дороге, завернул за каменную сторожку и сразу понял, что заблудился, и могилы не найти. Сотни черных надгробий распускались веером во все стороны, заполонив все проходы и дорожки, так что и наступить некуда. И само кладбище уже сползло со склонов холма и захватило все видимое пространство, став размером чуть ли не с город. Крюков забрел в это волнистое, черное море, покружил возле берега и выбрался на сухое. Среди могил не было ни единой живой души, если не считать воронья, будто чайки, плескавшегося над безбрежным простором.
