Тот на миг остановился и побежал дальше.
Наконец, возле фермы появился мужчина в дождевике и с топором. Он пробрался сквозь крапиву и стал отдирать доски с высоких деревянных ворот. Слышен был певучий скрип гвоздей, треск и непонятное ворчание — на реке всегда хорошо слышно, однако когда Зубатый позвал мужика, тот даже не оглянулся. И лишь когда оторвал несколько досок и взвалил на спину, вдруг заметил и повернулся.
— Чего тебе?
— Мне бы к вам переехать, на ту сторону!
— К кому пришел? — строго спросил он.
— А хоть бы и к тебе. Я тут никого не знаю.
— Чего же тогда приперся?
— Родню ищу, — признался Зубатый. — Моя фамилия — Зубатый.
— Ну и что? Моя фамилия тоже Зубатый, Иван Михайлович.
— Вдруг мы родственники?
— Однофамильцы, — отрезал тот.
— А если нет?
— Сейчас, доски отнесу, — подумав, согласился мужик. — Только у меня лодка течет.
Он нес доски вдоль берега, а Зубатый шел за ним по противоположной стороне, пока он не скрылся во дворе крайнего дома. Появился минут через десять, в шляпе, спустился к реке, не спеша вычерпал воду из лодки, сел на весла и поплыл.
На вид это был типичный колхозный начальник шестидесятых годов: выбритое до блеска морщинистое лицо, пиджак, галстук, шляпа и брезентовый дождевик — все старое, протертое на сгибах, но выстиранное и наверняка откатанное вальком. А по возрасту ему было за семьдесят, хотя издалека выглядел молодо и чем-то напомнил отца, когда тот после освоения казахстанской целины переоделся из не модного уже к тому времени военного френча в цивильную одежду, к которой впоследствии постепенно привык, но так и не научился носить.
Старик оглядел его с ног до головы, хмыкнул.
— Вроде и впрямь Зубатый по породе… Ну, садись.
Оттолкнувшись от берега, Зубатый прыгнул в лодку и тут же получил матерок.
— Опрокинешь ведь, леший!
— Извините…
Иван Михайлович поворчал и скоро успокоился. Греб он мощно, умело — видно сразу, на реке вырос и был еще в силе.
— Ну и чей ты, Зубатый? — спросил он.
— Алексея Николаевича сын.
— Какого Алексея Николаевича?
— Возможно, вы его не знаете. Но Николая Васильевича должны знать. Старик грести перестал.
— И такого не слыхал… Какой-то ты подозрительный, парень.
— Как это? Детский дом здесь был? Ну, или детская колония для беспризорников?
— А что тебе колония?
Он не греб, но лодка уже ткнулась в берег. Зубатый сделал паузу, перевел дух.
— Ладно, а слыхали о Василии Федоровиче Зубатом?
— Что про него слышать? На том краю живет, — он махнул рукой.
— Это мой прадед!
— Кто? Васька прадед?!
— Василий Федорович Зубатый!
— Тебе лет-то сколь, парень? Полста уж всяко есть, а Васька со мной с одного года! Прадеда нашел…
— Тогда мне нужен другой Василий Федорович, ему должно быть лет сто десять.
— Ну ты загнул! Столько у нас не живут. Это где-нибудь на Кавказе…
— Неужели здесь не слышали о старце? Высокий, седой, длинная белая борода, босым ходил…
Лодка ткнулась носом в берег, Зубатый вышел на сушу, подтянул за цепь. Не бросая весла, старик выбрался из лодки, выгнул грудь и распахнул дождевик, показывая орден Отечественной войны.
— Все названные тобой граждане в нашей деревне не проживают. Это я тебе как председатель сельсовета говорю, с сорокалетним стажем. Предьяви-ка документы!
Губернаторское удостоверение он давно сдал, в кармане оставался один документ — члена Совета Федерации, который он и предъявил старику. Тот вылез на берег, не забыв приткнуть лодку, внимательно прочитал вслух, что написано, и не поверил, поскольку никогда ничего подобного в руках не держал и о чиновниках такого ранга представление имел смутное. Однако не испугался, не смутился, а вернул удостоверение и сомнительно покрякал.
— Кто знает, кто ты есть… Однофамилец.
— Ну так расскажи про моих родственников, Иван Михайлович!
— Что я тебе скажу? Ничего не скажу…
— Говоришь, председателем сорок лет…
— На моей памяти таких не бывало!
— А жестянщики-медники когда-нибудь в Соринской Пустыни жили?
Старик сделал стойку, но тут же хитровато отвел глаза — что-то скрывал!
— Да вроде жили… Кто их знает? Жестянщики… Что-то не помню таких. У нас гончарня стояла, шорная мастерская, обозный цех…
— А если поточнее? Были медники?
— Дак это еще до революции, и не у нас, а при монастыре были кустарные мастерские, — Иван Михайлович терял интерес к разговору и помаленьку отступал к своему двору. — Я что? Маленький был, не помню…
Зубатый пошел за ним.
— А в каком месте колония стояла?
— Колония? Так твоя родня в колонии была?
— Мой дед там воспитывался, Николай Васильевич.
— Вот оно что, — удивленно протянул старик. — Они ж там все поумирали!
— Кто поумирал?
— Да эти, воспитанники. Мор был!
— Не знаю, мой дед жив остался, потом жил в Липецкой области, оттуда на фронт ушел и не вернулся…
— Так он у тебя беспризорник был?
— Отец рассказывал…
— Тогда он не наш, не соринский!
— Но фамилия — Зубатый!
— Погоди, если твой дед в беспризорники попал, значит, осиротел?
— Наверное, так…
— Что-то я такой истории в наших краях не слыхал. Как, говоришь, прадеда звали?
— Василий Федорович.
— Нет, один есть, а второго не помню.
— Хорошо, а где была колония?
— Это не в самой деревне! — чему-то обрадовался старик и махнул рукой в сторону реки. — Тоже в монастыре располагалась. Километров семь будет отсюда! Ты иди, иди, там поспрашивай.
— Люди-то в монастыре есть?
— Откуда? Зернохранилище закрыли, так давно пустой стоит.
— У кого же я поспрашиваю? Иван Михайлович направился в свой двор, Зубатый не отставал.
— Там что, тоже поселок?
Оказавшись во дворе, он неожиданно увидел, что на верстаке под навесом стоит новенький гроб без крышки.
