Старый оштукатуренный дом неприветливо глядел на Макара
узкими щелями из-за неплотно прикрытых занавесок. Подумав, Илюшин протянул руку
к сирени над палисадником и покачал веткой, словно собираясь ее отломать.
Шторы на окне зашевелились, как если бы от них кто-то быстро
отошел, в следующую секунду дверь распахнулась, и на крыльце показался человек.
Илюшин ожидал, что на него будут кричать и ругаться, однако хозяин неторопливо
сошел со ступенек и подошел к своему драгоценному кусту.
– День добрый тебе, – усмехнувшись, сказал
он. – Хочешь ветку сорвать для девушки, попроси по-человечески, а не
ломай.
– И что, разрешите? – полюбопытствовал Илюшин.
– Нет, конечно. Но совесть твоя будет чиста, – ответил
хозяин дома.
Ему было около пятидесяти, но в отличие от своего соседа
выглядел он мужиком в расцвете сил: широкоплечий, коренастый, крепко стоящий на
своей земле. Лицо у него было загорелое и обветренное, в гладких черных волосах
просматривались светло-серые, почти серебристые пряди. Умный взгляд,
наблюдательный и цепкий… Илюшин решил, что Валентин Ованесович человек не
простой, совсем не простой, хотя и хочет таковым казаться.
– Совесть моя будет чиста в любом случае, –
улыбнулся Макар, – потому что ломать вашу сирень я не собирался. Хотел
только посмотреть. Эльвира Леоновна рассказывала, что вы выращиваете какой-то
редкий сорт.
На всякий случай он внутренне приготовился к такой же
реакции, как у старика из синего дома. Но сосед Шестаковых по фамилии Корзун
лишь кивнул в ответ.
– Точно, выращиваю. «Сумерки» называется. Впрочем,
редкого в нем ничего нет – обычная окультуренная сирень. Люблю я цветы.
Он улыбнулся широко, обезоруживающе.
– А ты, значит, временный жилец нашей Эльвиры Леоновны.
Ну что ж, давай знакомиться. Зовут меня Корзун, – фамилию он произнес так,
словно она была именем. – Валентин Ованесович. А ты называй как тебе
удобнее – можно и без выкрутасов, Валентином. Валей только не надо, я этого не
люблю.
– А я Макар, Макар Андреевич.
Корзун протянул было руку, но спохватился и отдернул.
– Через забор здороваюсь, совсем от людей отвык, –
укорил он себя и, открыв калитку, пожал руку Макару. Рукопожатие у него
оказалось крепким, под стать ему самому.
– А я опасался, что вы на меня собак спустите, –
усмехнувшись, сказал Илюшин и пояснил: – Сосед ваш меня безрадостно принял. Я
только заикнулся, где живу, как он разбушевался, ругаться начал… Может, я
что-нибудь не то сказал?
Валентин Ованесович хмыкнул и покачал головой.
– Да, есть такое дело. Ты тут ни при чем. Какая кошка
между ним и Эльвирой пробежала – никто не знает, но не любят они друг друга
крепко. И давно-о-о это идет, почитай, еще с того времени, как Шестаковы стали
хозяевами всего дома. Может, Афанасьев подумывал долю себе каким-нибудь образом
выцарапать, а Эльвира Леоновна ему дорогу перешла… Кто его знает? Оно, конечно,
не очень на правду похоже, да и наследства ждать ему в шестаковском доме было,
прямо скажем, не от кого. К тому же Яков наш Матвеевич – правильный такой
мужик, порядочный.
– А что значит «стали хозяевами всего дома»? –
удивленно спросил Макар.
Корзун взглянул на него.
– А ты разве не знаешь? Не рассказывали тебе, кто
раньше в шестаковском доме жил?
Илюшин отрицательно покачал головой.
Валентин Ованесович помялся, и на лице его читалось, как
хочется ему поболтать с новым человеком, не рискуя прослыть при этом
сплетником. В конце концов, достав из кармана пачку сигарет, он показал ее
Макару:
– Куришь?
Некурящий Илюшин с готовностью кивнул.
– Если время есть, пойдем подымим на скамейке.
Окуривая нарциссы дымом, Корзун рассказал внимательно
слушающему Макару историю дома, который последние двадцать лет называли
шестаковским.
Глава 5
Шестаковским он был всегда, даже тогда, когда семья Эльвиры
Леоновны занимала в нем всего одно крыло – правое, на втором этаже. В левом
недолгое время жила большая шумная семья, отчего-то совершенно никому не
запомнившаяся: знали только, что глава семьи был военным и таскал за собой
семейство по всем гарнизонам. Когда военный с семьей съехал, в одну из их
комнат вселилась Роза Леоновна, а три другие после хитрых манипуляций Эльвиры и
Сергея Осьмина отошли семейству Шестаковых.
На первом этаже, справа, надолго обосновались два
престарелых голубка, Виктория и Тихон Коробковы, которых все называли
престарелыми лет пятнадцать, а они все жили, ворковали в своих двух комнатах,
данных им за какие-то невиданные заслуги на фабрике, сидели возле окошка, с
осуждением во взорах наблюдая за детьми Шестаковых, а затем тихо скончались –
почти одновременно. Никто после не мог вспомнить, кто же из них умер первым:
Тихон или Виктория, да, в конце концов, это было не так уж важно. Умерли они
незаметно, как и жили, и остались после них на удивление пустые комнаты, не
заставленные всяким хламом, как это частенько бывает у стариков: ни книг, ни
безделушек, ни старых альбомов с фотографиями… только граммофон и стопка
пластинок, которые никто никогда не слышал.
Две смежные комнаты внизу, в левом крыле, постоянно меняли
хозяев, пока туда не подселили учителя биологии из ближайшей школы. Учитель с
Осьминым очень не любили друг друга – настолько, что при встрече разве что не
раскланивались, выпуская невидимые щупальца холодной ненавидящей вежливости.
Осьмина звали Сергей Валентинович, и был он не кто иной, как
муж Эльвиры Леоновны. Так про него все и говорили: муж Эльвиры Леоновны.
Поженились они в восьмидесятом, когда Эльвире было двадцать пять, а в
восемьдесят первом уже родилась Элла. За ней в восемьдесят третьем – близнецы,
а еще два года спустя – Эдуард. Эльвира Леоновна рожала легко,
восстанавливалась после родов очень быстро и уже подумывала, не родить ли ей в
четвертый раз, как в восемьдесят седьмом году Осьмин неожиданно скончался от
инфаркта.
Нельзя сказать, что Эльвира очень скорбела по мужу. Сергей
Валентинович был типичным местечковым функционером высокого ранга, с плоским
лицом, потерявшим за годы брака всю выразительность, когда-то пленившую молодую
Эльвиру Шестакову. Он был крайне полезен и ей, и Розе – в конце концов, кому,
как не Сергею, они были обязаны тем, что постепенно расселились по всему дому,
причем расселение их происходило так естественно, что ни у кого не вызывало
возмущения. Эльвирой Леоновной восхищались, называли ее матерью-героиней,
приводили в пример… Она могла позволить себе не работать в отличие от сестры,
которая, так и не выйдя замуж, тщетно пыталась найти подходящего супруга в
пыльных помещениях главной городской библиотеки.
Овдовев, Эльвира Леоновна отгоревала положенное время, а
затем поняла, что жить теперь придется по-другому. К счастью, она никогда не
упускала возможности завязать полезные знакомства, пользуясь положением мужа, и
у нее не возникло сложностей с тем, чтобы устроиться на хорошую работу, –
взяли Шестакову в городской департамент культуры. Решив вопрос с работой,
Эльвира с присущим ей здравомыслием постановила, что в доме нужен мужчина, а
для этого она должна выйти замуж.
