Из любопытства Макар открыл соседнюю дверцу и обнаружил за
ней уложенные друг на друга подушки, обернутые тускло поблескивающим в свете
фонарика толстым целлофаном. За подушками виднелось что-то темно-коричневое,
мохнатое, собранное в ком: то ли шуба, то ли покрывало из искусственного меха.
Склад ненужных вещей… Илюшин обошел комнату по периметру,
ловя свое отражение в пыльных зеркалах – черная фигура за ярким световым
пятном. Два зеркала, большое и среднее, стояли у противоположных стен, и, когда
Макар оказался между ними, бесконечные зеркальные коридоры раздробили его
отражение на сотни уменьшающихся, будто убегающих от единственного реального
Макара, черных фигурок с бликом в руке. Подойдя поближе, Илюшин рассмотрел
длинную извилистую трещину на большом зеркале и удивился бережливости Эльвиры
Леоновны, не выкинувшей его: вряд ли кто-то из гостей обрадовался бы
треснувшему зеркалу в своей комнате.
Он снова обежал взглядом мебель, закрывавшую стены без единого
просвета. Даже окно было загорожено желтоватым шкафом, похожим на
книжный, – должно быть, подумал Илюшин, о нем и говорила Шестакова.
Ссутулившиеся, как старики, скрывавшие в своих деревянных утробах барахло,
накапливаемое годами, прячущиеся в темноте, не рассеивавшейся даже днем, эти
предметы меняли очертания: стоило лучу фонаря перебежать с одного на другой,
линии расплывались и терялись, и даже цвета становились другими. Книжный шкаф,
как только Макар от него отвернулся, стал не желтым, а серым, а черная лаковая
тумбочка, когда на нее упал свет, выставила напоказ темно-синюю поверхность и
тут же снова перетекла в черный, словно хамелеон.
Зачем он оказался здесь, Илюшин мог ответить, и ответ его
звучал бы кратко – из любопытства. Если можно было что-то выяснить, Макар
предпочитал выяснять это, к тому же сегодня случай сам шел к нему в руки, и
Макар не хотел его упускать. История о комнате с заколоченными окнами оставила
у него недоумение и ощущение недоговоренности – впрочем, оно возникало почти всегда
после разговора с любым из семьи Шестаковых. Однако Макар готов был допустить,
что у Эльвиры Леоновны имелись свои хозяйственные резоны для того, чтобы
превратить в мебельный склад именно это помещение, а не какое-либо иное.
Он не смог бы ответить на вопрос, почему не уходит отсюда.
Казалось, здесь ему больше нечего делать: он убедился, что комната и в самом
деле нежилая. Неясным оставалось, правда, зачем понадобилось заколачивать окно,
но Макар был уверен, что этому найдется какое-то простое и логичное объяснение.
Не в окне, вовсе не в окне было дело…
Странное ощущение постепенно овладело Илюшиным – он
чувствовал, что вокруг него собирается, стягиваясь в узел, время и мелькает
обрывками картин в зеркалах: вот пробежали две невероятно похожие друг на друга
женщины, отличавшиеся только прическами; вот маленькая пухлая девочка с
некрасивым лицом смотрит на свое отражение, вертя в руках цветок одуванчика и
улыбаясь во весь рот – она еще не знает, что некрасива; вот тихий рыжеволосый
мужчина заходит в дом, с тоской глядит вслед кому-то… Вспоминая все, что ему
рассказывали, Макар стоял, сосредоточившись, посреди угрюмой комнаты, лишенной
того, что могло бы хоть немного оживить ее, – даже дневного света. Он
выключил фонарик, сам не зная зачем, постоял, свыкаясь с темнотой, и тут ему
стало не по себе.
Объяснить это Илюшин не смог бы, но точнее всего его
ощущения передавались мыслью «я здесь не один». Трудно было представить
человека, более далекого от идеи одушевлять вещи, но на долю секунды Макар
всерьез пожалел о том, что зеркала ничем не закрыты: хоть он и стоял так, чтобы
не отражаться в них, ему казалось, что из глубины зеркал на него кто-то
смотрит.
Илюшин понимал: все дело лишь в том, что его глаза привыкли
к темноте, но не мог избавиться от чувства, будто и темнота привыкла к нему и
теперь бережно выкладывает перед ним свои игрушки, заманивая их фальшивым
блеском. И эти шкафы с их полированными поверхностями… Обрадовавшись приходу
человека, они поймали дверцами свет его фонарика, и свет застыл, словно стрекоза
в янтаре, и уже не светил, а мертво посвечивал почти неразличимым тусклым
сиянием.
Не выдержав, он снова включил фонарь и вздрогнул: с высокого
зеркала на него упала тень с двумя крыльями, словно летучая мышь обрушилась из
своего убежища на чужака, нарушившего ее уединение. Но тут же понял, что сам
закрыл пальцем стекло, за которым яростно накалялась лампочка, и перехватил
фонарик поудобнее. «Раз уж я здесь, нужно проверить, что находится в остальных
шкафах».
С темно-коричневой, как кофейное зерно, дверцы осыпалась
пыль, когда Илюшин приоткрыл ее. В дверце тоже было зеркало – но небольшое, все
в расплывчатых пятнах, и шифоньер мутно таращился полуслепым глазом на
человека, пока Макар не закрыл его. Ничего там не было, в этом отделении, кроме
валявшейся в углу подставки под елку. Затем Макар заглянул в тумбочку,
обнаружил там обрывки старой пожелтевшей газеты, вдохнул сырой запах
прогнившего дерева, которым несло из-за тумбочки, и отошел от нее.
Следующим на очереди был узкий черный шкаф, высокий, почти
под потолок, покрытый какими-то белесыми потеками. Макар стоял перед ним почти
минуту, отчего-то не решаясь дернуть за латунную изогнутую ручку, раздумывая,
будто гадая, что же может оказаться внутри. Решил, что ничего, и потянул ручку
на себя – дверца подалась легко и бесшумно, словно ее часто открывали.
Внутри оказалась одежда, и шкаф дохнул на Илюшина запахом
многолетнего тряпья и нафталина. На вешалках покачивались платья, юбки, тонкие
блузки, и когда Макар провел по ним рукой, он ощутил, как оседает на его
пальцах густая пыль. Он не мог понять, отчего эти вещи не хранят как положено,
а потом подумал, что их, должно быть, и не хранят вовсе – просто не дошли руки
выкинуть, а здесь, в шкафу, они никому не мешают. Взгляд его упал вниз, и
Илюшин, посветив, понял, что его догадка верна: под платьями виднелись
истоптанные туфли, надорванные сандалии, клетчатые тапочки с примятыми
задниками – обувной хлам, оставшийся от кого-то, кто жил здесь тысячу лет
назад.
Дверца, покачнувшись, вдруг стала открываться сама по себе,
будто от сквозняка, и Макар придержал ее рукой, чтобы она не хлопнула о шкаф. В
ней тоже было зеркало – не такое мутное, как первое, но местами покрытое тем же
странным белесым налетом, словно залитое густым клеем. Илюшин сделал шаг назад,
собираясь закрыть шкаф, бросил взгляд в зеркало – и едва не закричал.
В темноте за его спиной стояла женщина с белым лицом.
Запавшие глаза смотрели на Макара с отчаянием, красные губы беззвучно
шевелились. Долю секунды Илюшин смотрел на ее отражение, а затем молниеносно
обернулся, чтобы направить луч фонаря на ее лицо.
Луч рассек темноту, осветил шкафы и стены, заметался по
комнате – по пустой комнате, в которой не было никого, кроме человека с
фонарем.
Илюшин ощутил, что сердце ударило два раза, и удары
отозвались в висках. Сглотнув, он перевел взгляд на зеркало и увидел в нем лишь
свое отражение – побледневшего мужчину с расширенными глазами, за спиной
которого, поедая отраженный от зеркала свет, чавкала темнота.
