Он остановился возле двухэтажного оштукатуренного дома, у
подъезда которого стоял детский велосипед – старый, с рулем, обмотанным синей
изолентой, – и сел на скамейку, припавшую на одну деревянную ногу. Нужно
было привести мысли в порядок.
«Я себя обманул».
Кусты в палисаднике качали ветками на ветру, шелестели
листьями: зеленый, светло-зеленый, густо-зеленый… Илюшин тряхнул головой,
прогоняя наваждение: он стоит перед зеркалом, в котором отражается женское лицо
– худое, бледное, с искусанными покрасневшими губами. Несчастное. Умоляющее. С
огромными глазами, в которых плещется темнота.
«Я убедил себя в том, в чем мне хотелось себя убедить».
Голоса, голоса, голоса… Разные, как листья, но повторяющие,
каждый на свой лад, почти одно и то же. «Она спустилась к реке и
утопилась». – «У нее остался ребенок, девочка». – «Похожа на драную
кошку». – «Наверное, она была очень несчастна, но мы не могли этого
понять». – «Мы с ним любили одну женщину».
Макар зажмурился, но воспоминание не только не исчезло –
стало еще отчетливее. Вот он оборачивается – а за его спиной никого нет. Свет
фонарика слепо тычется в другие зеркала, в шкафы с полированными поверхностями,
и в каждой поверхности тает, убегая прочь от света, белое лицо со взглядом,
который молит о помощи.
«Это было единственным, чему не нашлось объяснения.
Единственным. Но мне было удобно подвести одну причину под все явления, и я ее
подвел, загородившись детьми Шестаковой, как ширмой».
Одинокая женщина жила в комнате, в которой потом заколотили
ставни намертво, чтобы ни один луч света не проник внутрь. Одинокая женщина
родила себе ребенка и перестала быть одинокой – теперь с ней был крошечный
детеныш, которого она назвала Соней, и девочка с верхнего этажа прибегала
посмотреть на детеныша, а заодно похвастаться новой куклой. Женщина смотрела на
девочку с куклой и представляла, что ее дочь будет расти и они будут вместе
придумывать игрушки, и вместе играть в них, и, может быть, еще будут счастливы.
А пока мела улицы днем, шила по ночам и называла девочку с верхнего этажа
ласковыми именами, потому что любила детей и любила эту малышку.
«Так несложно оказалось убедить себя в том, что мне все привиделось».
Перед глазами завертелся калейдоскоп: белая фигура Леонида,
напялившего на себя женскую тряпку и крадущегося по лестнице; злое
сосредоточенное лицо Эдуарда, прячущего под ступеньку магнитофон; искривленный
тонкогубый рот Ларисы, хохочущей про себя над старухой, которая жалобно зовет
людей на чердаке и боится духов… И снова – лицо, отражающееся в зеркале.
Нереальное. Призрачное.
Лицо женщины, которая давно умерла.
Илюшин сделал попытку собрать воедино остатки здравого
смысла и скептицизма, но скептицизм расползался по швам, а здравый смысл
отказался выполнять свою задачу, нашептывая совсем не то, что должен был. «Ты
так и не смог разумно объяснить, откуда взялось отражение в зеркале. Поэтому ты
убедил себя, что тебе показалось, потому что был напуган и отверг другие
варианты. Вспомни, как странно ты чувствовал себя в той комнате. Вспомни, что
пережил, когда увидел отражение. Слушай свою интуицию, а не слабые подсказки
разума, отворачивающегося от правды».
– Я действительно ее видел.
Стоило Макару произнести это вслух, и он почувствовал, что
ему больше не нужно ничего выдумывать. Он встал, пробормотал себе под нос: «В
мою картину мира придется внести некоторые коррективы» – и зашагал к дому, от
которого ушел всего час назад.
Прежде чем он подошел к калитке, зазвонил телефон.
– Я узнал все, что ты просил по Софье Любашиной, –
сказал Бабкин. – Думаю, тебя это заинтересует…
На крыльце, конечно, никого не оказалось, и Макар постучал,
надеясь, что хозяин не успел никуда уйти. Проскрипели половицы, хлопнула
внутренняя дверь, и Афанасьев озадаченно уставился на Илюшина.
– Что-то ты зачастил ко мне, парень. Чего тебе еще
надо?
– Обмен. Мне нужен обмен. Видите ли, я узнал кое-что
новое, и теперь у меня есть половина истории. А у вас, Яков Матвеевич, другая
половина. Вы ведь понимаете, о чем я, правда? О той давней истории, когда на
улице нашли тело сбитого насмерть Бориса Чудинова.
Старик слабо шевельнул губами и сделал попытку отступить
назад, но Илюшин добавил:
– А в реке – тело Татьяны Любашиной, которая якобы
утопилась…
Афанасьев замер на месте.
– Я даже готов рассказать вам свою половину истории без
обмена на вашу, – пообещал Макар. – Вы можете выслушать и выставить
меня из дома. Если захотите.
Не произнеся ни звука, Яков Матвеевич развернулся, оставив
дверь открытой для Илюшина, и тот шагнул за ним следом.
Глава 12
Эля вышла из своей комнаты и остановилась, прислушиваясь.
Мать, Леня с Ларисой и Эдуард остались в столовой, и она не испытывала никакого
желания заходить к ним. Ее фактически прогнали после ужасного скандала,
вызванного словами Макара Андреевича, – так, словно не хотели, чтобы их
глупая, ничего не понимающая Эля слушала, как они выливают друг на друга ушаты
помоев. «Тебя это не должно касаться, – сказала мать. – Иди, я с ними
сама разберусь».
Эля озабоченно провела ладонью по блузке, думая не о
предстоящей встрече, а о том, что все идет неправильно, несмотря на ее усилия.
Размышляя о том, стоит ли пытаться что-нибудь изменить или пусть уж идет как
идет, она дошла до лестницы и остановилась: внизу стоял Макар Андреевич,
засунув руки в карманы джинсов.
Илюшин наблюдал, как девушка замерла в нерешительности, а
потом спустилась на несколько ступенек и снова встала, топчась на потертом
ковре. Голубая блузка, длинная серая юбка, в руках – самодельная вязаная
сумочка, ручку которой Эля теребила короткими пальчиками… Она как будто вовсе и
не удивилась, увидев его в доме, но явно не была уверена в том, что ей надо
делать и говорить теперь.
– Вы все-таки вернулись… Что-то забыли, Макар
Андреевич?
Она спустилась вниз, прижимая к себе сумочку, будто боялась,
что ее отберут.
– Скорее вспомнил, – мягко сказал Илюшин. – Я
хочу еще раз поговорить с вашими родными, Эля. Возможно, вам это тоже будет
интересно.
Он направился к столовой, и Эля послушно двинулась за ним.
Не постучав, Макар толкнул тяжелую дверь столовой, и взгляду его предстало
семейство Шестаковых, почти в полном составе сидящее вокруг стола на тех же
местах, что и три часа назад.
– Что, объяснение затянулось? – почти весело
спросил Илюшин. – Или лучше было бы назвать происходящее военным советом?
Близнецы переглянулись, на лице Эдуарда изумление сменилось
злостью. Эльвира Леоновна, в первую секунду после появления Макара не
сдержавшая недоуменного возгласа, тут же взяла себя в руки.
– Прошу, оставьте нас, – попросила она. –
Наши семейные сложности не имеют к вам никакого отношения.
