— Это плохо? — насторожился Макс.
— Ну… когда как. Скажет, например, чтобы отдал креветками, — и будешь ты как дурак гонять этих креветок до полной темноты.
— Их что — трудно наловить?
— Мелких легко, да только они не нужны никому — в них есть нечего, а возни с ловлей и чисткой много. А крупные — хитрые как собаки, трудно их брать. И не забывай, что еще норму надо будет успеть выполнить. Ладно, раз пока ничего не требует, то можно забыть. Как слово скажет, так ясно станет.
— Жора, мне надо будет дождаться Леру. На дальний буй можно как-нибудь вернуться за ней? Она ведь тоже должна здесь появиться.
— И что ты там пить будешь в ожидании? Мочу? Или морскую воду? А диксы? Забудь, на дальнем буе в одиночку и дня не протянуть. Когда экспедицию посылали, с ней двенадцать водоносов шло — у каждого за спиной корзина с орехами, водой заполненными. Еще шестеро несли два плотика разборных — чтобы груз на них через воду переправлять. Туда нет троп, чтобы все время по суше или мелям шагать. Так они и продвигались, нычки по пути делая, чтобы на обратном пути выпить. Как дошли, так день провели, ночь переночевали, утром немного полазили — и назад. Когда сюда подходили, воды уже ни капли не оставалось — во рту у всех пустыня раскаленная была. К ним, правда, я прибавился, но много ведь не выпью. Ты понял? Восемнадцать человек туда шло, и всего на два дня хватило припасов. Там ни есть, ни пить нечего, а принести с собой много не получится — рюкзаков нормальных нет, а идти трудно. Так что забей.
Макс упрямо покачал головой:
— Ты не понял — я должен.
— Да понял я! Понял! Любовь у вас! Это я и раньше знал!
— Да нет… то есть да. Слушай, она плавать не умеет. Точнее, умеет, но очень плохо. Если, как я, упадет вдали от берега, то в одежде… Жор, я ее дождаться должен.
— Ты меня вообще слушаешь?! Как ты без воды собрался там ее караулить?
— Придумаю что-нибудь. Время ведь, как я понял, еще есть. Месяца два должно быть. Наверное…
— И что ты придумаешь? Забей лучше! Не факт, что она вообще прилетит: ведь не все сюда добираются. И на дальнем буе разбрасывает народ сильно — некоторые над рифами оказываются и разбиваются насмерть. Ночью тоже можно попасть — в такое время вообще ничего не увидишь. Шансов помочь ей у тебя нет. Почти нет. А если и вытащишь ее как-нибудь, то что дальше?
— Ну… вернусь сюда.
— А куда ты денешься — вода ведь только здесь. Приведешь, и что? Тебя по возрасту к простым ребятам определили, теперь твоя судьба — пахать. Ниже тебя только мелкие, но это ведь совсем дети — с них спрос другой. Тот же Рыжий возьмет и заберет твою Леру себе.
— Это как заберет?!
— А просто. Скажет, что ты за шлепки ему должен, и заберет.
— Здесь что — рабство?!
— Да не, тут правильно все. Как в летнем лагере: старшие отдельно от младших, только без вожатых и столовой. Вот и получается, что старшие живут получше. Думаешь, она возражать будет? Кто ты — и кто он! Видел Ленку эту? Белая как мел. На солнце вообще никогда не бывает — сидит в штабе днями, носа не высовывая. Там ведь хорошо — холодок, приятно. Воды полно ледяной, еды разной, лучшие вещи там, устроено все удобно. А ты будешь жить в шалаше уродском, на песке ночевать. Зачем Лерке такие женихи нужны? А когда Бизону на глаза попадется? Ему светленькие нравятся очень — вот такие, как она. Даст Ленке отставку и себе заберет, не спрашивая согласия. Даже у Рыжего не спросит — тот и пикнуть не посмеет. И никто не посмеет. Потому что здесь главнее него никого нет, а ты сейчас вообще никто. Он когда выпьет, совсем дурак становится и за слово, поперек сказанное, может так отметелить, что почки с мочой вытекут. Перед тем как меня сюда занесло, он убил одного парня только за то, что тот орех кокосовый втихомолку заточил. Кто-то стукнул, и Бизон его забил. Кулаками.
— И почему вы такое терпите?! — удивился Макс. — Вас ведь много!
— Да? И что? Ты видел Рыжего? Ему больше двадцати лет. Бизону все двадцать семь, говорят. И остальным его ребятам под столько же. Все неслабые — сплошные бугаи. Они наши солдаты. Понимаешь?
— У вас своя армия?
— Вроде того. Без них никак — если что, то они за всех отдуваются. Дерутся. С полгода назад готы появились, так наши отбились, но три покойника было. Один сразу помер, двое мучились долго — докторов ведь нет. Опять же — диксы. От них защищают. И новичков в карантине тоже они выдерживают, а это занятие очень противное. Получается, не зря они ни хрена не делают, пока все пашут: когда до горячего доходит, тогда начинается их работа. Ну и, конечно, положение у них особое из-за возраста. Будь нам по сорок, а им по сорок пять, то разницы вроде и нет, а когда тебе семнадцать, а им двадцать два, то совсем другое дело. Сила за ними приличная — самые крепкие наши ребята. Тем более что у них оружие кое-какое есть. И беспредела у них не уважают. У того типа, которого за кокос Бизон забил, и до этого косяков хватало, вот и напросился. Суда у нас нет, тюрьмы тоже нет — сразу все решают. Так что не задавай больше глупых вопросов. Тут, может, и не всегда все красиво, но иначе не получается.
Макс остановился, произнес с укором:
— Жора, из того, что ты говоришь, я одно слово из десяти понимаю.
— Да ничего — привыкнешь. Если что непонятно — переспрашивай. Только не стой на месте — нам к бородавке надо побыстрее добраться. Поблизости их давно уже вывели, так что на Пустой мыс придется переться. Их там полно.
— Пошли, но давай так: ты молчишь — я задаю вопросы. Договорились?
— Хорошо. Макс, а…
— Стоп! Мы ведь договорились!
— Ну хорошо-хорошо, — притих Жора.
— Начнем. Что за бородавка?
— Увидишь, когда придем.
— Ладно. Кто такие готы?
— Ну это другая толпа. Вроде нашей, но какие-то нерусские. К нашим буям только из России прилетают, да и то не всей — из Сибири никого пока не было. А у них, получается, или арабы сыплются, или вообще не пойми кто. Совсем отмороженные — собираются толпами и бегают по рифам. Если им попадешься, то хана — без разговоров валят. Говорят, они уже несколько поселков захватили — жителей или убивают, или в рабство определяют.
— Ладно, это понял. Местные отморозки. Получается, у них тоже вода есть?
— Конечно, есть, иначе они бы давно вымерли.
— А кто такие диксы?
— Это… Видел, Рыжий на руки твои смотрел и на глаза? И здоровьем сильно интересовался…
— Ну?
— Каждый, кто сюда попадает, почти сразу заболевает трясучкой. Это болезнь такая — руки от нее дрожат, глаза болят и краснеют. Затем начинает кружиться голова. А потом все проходит. Быстро проходит — за день обычно. Но не у всех — только у молодых самых. Взрослые после трясучки очень редко в себя приходят. Почти никогда. У них все не так — у них руки начинают дрожать все сильнее и сильнее. А потом они становятся диксами. Говорят, «дикс» — от слова «дикий». Подходит к ним такое. Уже не человек, а зверь дикий. Днем они обычно на глаза не показываются, а ночью выбираются. Если попадешься такому, то хана — они бегают очень быстро, силища у них немереная, боли не чувствуют. Рассказывают, и я этому верю, что одного копьем насквозь проткнули, а он все равно у пацана глотку вырвать успел. Из-за диксов мы на ночь собираемся за оградой и вход закрываем. Но все равно бывает разное — они ведь и днем могут встретиться. Нарываются наши иногда.
