– Черт бы побрал твою мамашу, когда она это
предложила! – взорвался Олег. – В милицию надо было заявлять, а не
приют у нас устраивать! Вся жизнь шиворот-навыворот пошла, все псу под хвост!
Вот что, Наташа, или отдавай его в детдом, или давай разводиться-разъезжаться.
Я так жить больше не могу. А в детском доме ты его навещать сможешь, сколько
хочешь.
Олег прекрасно знал, что предлагает невозможное – жить
Наташе одной было негде и не на что, поэтому развестись с ним она не могла.
Сейчас сила была на его стороне, поэтому он мог решать, как они будут жить
дальше. К тому же она ведь любила его, это Олег точно знал.
– Хорошо, – кивнула Наташа, глядя на него ясными
глазами. – Если тебе тяжело, давай разведемся.
Поначалу он думал, что жена просто храбрится. Однако Наташа
собрала вещи и уехала к родителям, а через полгода вернулась в город, сняла
комнату у какой-то знакомой за сущие гроши и обещание ухаживать за попугаем,
Тимошу отдала в ясли, а сама вернулась на работу в школу. Вот тогда Олег
окончательно понял, что браку их пришел конец. И случилось так из-за проклятой
бабы, которую угораздило родить ребенка и помереть на опушке леса возле села
Калядино…
Наташа закончила рассказывать и посмотрела на Макара. Во рту
у нее пересохло, очень хотелось пить. Евгения Генриховна сидела напротив и
смотрела на невестку ничего не выражающим взглядом.
– Думаю, теперь моя очередь, Евгения Генриховна, –
мягко сказал Макар. – Ваша дочь Элина уехала из Москвы с неким Данилой
Солонцевым. Ее никто не похищал, она пошла с ним сама – паломницей. У Данилы
было свое учение, и он вел людей по святым местам, как он говорил. У Элины не
было с собой паспорта, потому что его учение требовало, чтобы все, кто к нему
примкнул, отказались на какое-то время от своих имен. Думаю, что она была
влюблена в него.
Илюшин прервался и взглянул на госпожу Гольц. Та смотрела прямо
на него широко раскрытыми глазами.
– Захотите, я потом покажу вам, как они шли, –
продолжил Макар. – Если я правильно понял, каждый из них должен был как-то
подтвердить, что он достоин того, чтобы принять имя. В какой-то момент Элина
поняла, куда она попала, – по дороге они убили одну из женщин, которые шли
с ними, и закопали в лесу. Я не знаю, принимала ли в убийстве участие Элина,
но, полагаю, после этого у нее открылись глаза и на Данилу-Учителя, и на людей,
которые шли вместе с ней. Убежать она не могла – ее стерегли, и ей пришлось
идти вместе со всеми. А она была беременна.
– Что?! – выкрикнула, вскочив, Евгения Генриховна
так неожиданно, что все вздрогнули. – Откуда вы знаете?
– Потому что я дошел до конца, – тихо сказал
Макар, с жалостью глядя на нее, – проследил ее путь. Элина сумела убежать
от них. Не знаю, каким образом, потому что они сильно избили ее под конец.
Мальчик, свидетель избиения, сказал, что паломники ее убивали, но, возможно, он
ошибся – ее просто били. Как бы там ни было, она убежала и почти дошла до села.
По дороге у нее начались роды, и она родила прямо в лесу. Люди, которые
случайно нашли ее, взяли ребенка себе, а Элину похоронили в лесу. Они были
уверены, что грязная, оборванная женщина просто нищенка, попрошайка. Сначала, когда
я приехал в Калядино, расспросы ничего мне не дали. И я прошел тем же путем,
которым, скорее всего, шла она. И вышел к самому крайнему дому, что стоит очень
близко от леса. Человек, который был со мной, знал хозяев. Мы зашли… Дальше,
думаю, все понятно. Ваши родители, Наташа, – он обернулся и посмотрел на
нее, – постарались забыть ту историю, но когда я начал рассказывать, что
мать пропавшей девушки ищет ее четыре года, ваш отец не выдержал.
Наташа только кивнула.
– Вы хотите сказать, – Евгения Генриховна
покачнулась и упала на стул, – что ребенка… что ребенка… ребенка…
– Евгения Генриховна, – Наташа поднялась и подошла
к ней, – Тимофей не мой родной сын. Это ребенок Элины. Ваш внук. Я не
знала ничего. Клянусь, что я встретила Эдика случайно. Это просто совпадение.
Редкостное, исключительное совпадение.
Евгения Генриховна хватала ртом воздух. Макар и Бабкин
бросились к ней, но она поднялась и, шатаясь, вышла из-за стола.
– Элина! – вопль, похожий на стон, вырвался из ее
горла. – Девочка моя! Нет! Только не Тим! Только не Тим!
Одной рукой она сбила с подоконника вазу, та раскололась, и
белоснежные каллы рассыпались по полу в луже воды. Оттолкнув Наташу, Евгения
Генриховна выбежала из кабинета и бросилась бежать вниз по лестнице.
– Макар, за ней, быстро! – выкрикнул
Бабкин. – Наталья Ивановна, где тут гараж?
Но они опоздали. Черная машина взревела и вылетела из
гаража, чуть не сбив по дороге ошеломленного старика Боброва.
– Мать вашу, быстро в машину! – заорал Макар.
Пока они добежали до «Нивы», «Мерседес» Евгении Генриховны
скрылся из вида. Макар запрыгнул в салон. За ним вскочила белая, как мел,
Наташа, затем втиснулся Бабкин, и «Нива», отчаянно взвизгнув шинами, рванула с
места.
Евгения Генриховна выжимала из «Мерседеса» все, что можно.
Время от времени ее сотрясали рыдания, но она крепче вцеплялась в руль.
Мальчик, ее мальчик! Сын Элины! Ведь этот человек сумасшедший, он может с ним
сделать все, что угодно! Только не сейчас! Пожалуйста, только не сейчас! Творя
подобие молитвы, Евгения Генриховна взывала ко всему миру, который в ту секунду
мчался вместе с ней по трассе с бешеной скоростью: «Только не отбирай у меня
ребенка! Я все для него сделаю! Он продолжение Элины, ее кровь, моя кровь!
Только дай мальчику остаться в живых!»
В висках у нее бешено стучало, сердце колотилось, руки
дрожали, один раз машину вынесло на встречную полосу, но она увернулась от
пронзительно сигналящего «КамАЗа» и снова выжала педаль газа до упора. «Мальчик
мой маленький, белокожий и синеглазый, как моя дочь, только бы ты был жив… И
больше мне ничего не надо!» Ей не хватало воздуха, в голове не осталось никаких
мыслей, кроме одной – забрать малыша, ее родного малыша, у этого человека.
Спасти его. Спасти его…
Тимофей сидел около лужи и пускал кораблики. Корабликами
были две щепочки, которые он нашел на крыльце. Мужчина, который кормил его,
ничего не сказал – значит, щепочки были ничьи и можно было их взять.
Мужчина не смотрел на него. За четыре дня он привык, что
мальчишка никуда не уходит, сидит там, где посадишь, не капризничает и не
хныкает. Пару раз он обделал штанишки – мужчина прополоскал их в корыте и
просушил на печи, пока мальчик сидел дома на кровати. По утрам в доме было
промозгло, а изо всех щелей дуло. Но днем солнце пригревало, и мужчина с
удовольствием грелся на крыльце, замирая, как ящерица, впитывая тепло всем
своим больным телом.
«Я расслабился, – подумал он. – Я перестал
охранять то, что мне дали. Нехорошо. Я должен платить добром за добро». В его
голове билась не выраженная словами мысль о том, что враги приходят как раз
тогда, когда перестаешь их ждать, и он пытался сказать это самому себе, но не
мог. У него заболела голова. Он вспомнил, как убили его друга – внезапно, когда
он совсем нападения не ждал, – и поднялся. «Если бы я знал, что его убьют,
я бы так не расстроился, – говорил он самому себе. – Всегда нужно
быть настороже и знать, что всех могут убить».
