Мама, которая начала рыться в кошельке, выгружает все его содержимое на покрытый крошками стол.
— В чем дело?
Она поднимает на меня глаза.
— Мы не можем расплатиться. Вот и все.
Должно быть, она шутит. У нас полно денег. Мы бы раньше заметили. Мама нагибается через стол и шепчет мне:
— Спроси, берут ли они чеки.
Я бочком подхожу к толстой официантке и своим самым задушевным, чуть хрипловатым голосом спрашиваю, принимают ли они чеки.
— Мы просто пытаемся рационально использовать наличные, — добавляю я.
Толстуха отвечает, что принимают, но голос от печки, откуда-то из глубины, кричит, что нет. Ни в коем случае. Слишком много приезжих. Слишком много чеков возвращается неоплаченными.
Я возвращаюсь к столику. Они что, заставят нас драить пол зубными щетками? Или придется обслуживать столики? Я сообщаю маме, что нам не повезло.
— Подожди, там, в бардачке, я видела пять долларов.
Я радуюсь — можете представить, безумно обрадоваться пяти баксам? Но потом вспоминаю, что этими деньгами мы расплатились за проезд по дороге. Мама бросает на меня сердитый взгляд и продолжает считать деньги в кошельке. У нас доллар и тридцать семь центов.
Мама закрывает глаза и морщит нос — именно таким у нее становится выражение лица, когда она продумывает «большой план».
— Я выйду первая, а ты сделаешь вид, что пошла меня искать. Это будет выглядеть естественно.
Еще бы! Что она за мать, если оставляет ребенка в ресторане, потому что по глупости не взяла с собой денег? Я смотрю исподлобья, как она встает и смотрится в зеркальце.
— Я забыла помаду в машине, — щебечет она всем семнадцати Элвисам. — Диана!
Она наступает мне на правую ногу на случай, если я не поняла намека.
— Да, тетушка Люсиль?
— Подожди здесь. Я сейчас вернусь.
По пути она улыбается официанткам. Я барабаню пальцами по пластиковому столу. Делаю вид, что пью из пустого стаканчика с колой. Пересчитываю ряды стаканов за стойкой бара (двадцать семь), пытаюсь угадать имена официанток. Ирма и Флоранс. Делия и Бабз. Элеонора, Уинфред, Тельма.
Наконец я вздыхаю.
— Не знаю, куда она подевалась, но я опоздаю на балет, — громко говорю я, размышляя, посещают ли жительницы Айдахо балетную школу, и подхожу к официанткам. — Вы не могли бы приглядеть за нашими вещами? Похоже, моя тетушка ушла и потерялась.
Я издаю глупый подростковый смешок и развожу руками: мол, что поделаешь?
— Конечно, дорогая. Без проблем.
Я выхожу. Кровь пульсирует у меня под коленками. Вот так и становятся преступниками. Пока мне кажется, что меня видно из закусочной, я иду медленно, а потом мчусь как сумасшедшая.
Мама ждет в заведенной машине. Я запрыгиваю в салон и облегченно вздыхаю. Мама все еще парализована страхом или волнением — не знаю, чем именно. Я касаюсь ее руки, лежащей на ручке настройки, и кажется, что воздух выходит из нее, как из спущенной камеры.
— Чуть не попались, — говорит она.
Мама вытирает верхнюю губу воротником рубашки. Я не знаю, плачет она или смеется. Опускаю окно. Что будет дальше? И с улыбкой поворачиваюсь к ней — только потому, что так ветер не бьет мне в лицо.
61
Джейн
Этой ночью мне снится, что я летаю. Я часто видела этот сон: в детстве, когда вышла замуж за Оливера, перед рождением Ребекки. Сон всегда одинаковый: я бегу что есть мочи, а потом подпрыгиваю, оттолкнувшись ногами, и взлетаю. Чем выше я поднимаюсь, тем страшнее становится. Люди внизу кажутся крошечными, а машины игрушечными, и тут я начинаю терять контроль над собой. Начинаю беспокоиться, как буду приземляться: боюсь, что обязательно столкнусь с деревом, полечу кувырком и посадка окажется не слишком мягкой. И все-таки это удивительный сон. В детстве я мечтала, чтобы он снился мне каждую ночь. Я думала, если часто буду видеть его, то наконец научусь приземляться.
— Привет, — говорит Сэм, когда я просыпаюсь, и это самое прекрасное слово, которое мне доводилось слышать.
Он входит в комнату с плетеным подносом, на котором дыня, хлопья и свежая малина.
— Я не знаю, любишь ли ты кофе.
— Люблю, — отвечаю я. — Со сливками и без сахара.
Он поднимает палец вверх и исчезает, а потом возвращается с исходящей паром чашкой и присаживается на край кровати. Он смотрит, как я пью кофе. Я ожидаю, что буду испытывать неловкость от его взгляда, но ошибаюсь. Если честно, я никогда еще не чувствовала себя так хорошо. Сегодня мне все нипочем. Я могла бы пешком пройти километров восемьдесят. Или просто следовать за Сэмом по пятам — вот было бы здорово!
— Как спалось?
— Отлично, — отвечаю я. — А тебе?
— Отлично.
Наши взгляды встречаются, и Сэм краснеет.
— Послушай, я кое-что хотел сказать о вчерашней ночи.
— Ты же не станешь извиняться, нет? И говорить, что это была ошибка?
— А ты? — смотрит на меня Сэм.
Я не могу сосредоточиться под его пристальным взглядом, от него у меня дух захватывает.
Эти глаза… Боже мой!
— Я думаю, — нерешительно говорю я, — мне кажется, что я тебя люблю.
Сэм не сводит с меня глаз.
— Я беру выходной.
— Тебе нельзя. Нужно управлять садом.
— Я заметил, что когда ты рядом — целуешься или ругаешься, неважно, — мне на все наплевать.
— Начнутся разговоры. Дойдет до Ребекки.
— Она все равно узнает. Она умная девочка. Кроме того, я заслужил отдых. Для этого у меня и работает Хадли. Зачем брать заместителя, если никогда не покидаешь свой пост? — Он наклоняется и целует меня в лоб. — Я скажу им, что мы возвращаемся в постель.
— Сэм! — восклицаю я, но, к своему удивлению, ничуть не огорчаюсь. Хочу, чтобы весь мир знал, как мне хорошо, как я способна любить!
Я переставляю поднос на пол, беру ягодку и вытягиваюсь на скомканных простынях. Моя ночная рубашка — та шикарная шелковая, что я купила в Северной Дакоте, — вывернута наизнанку.
Раздается стук в дверь. Я встаю с кровати и открываю.
— Сэм, — говорю я, но это Ребекка, и мы в унисон зовем Сэма.
Она застывает в нерешительности, в ту ли комнату постучала. Я тяну за ворот, чтобы прикрыть вырез ночной рубашки, мысленно подивившись точности выражения «схватить за шиворот».
— Сэма нет, — негромко отвечаю я.
Ребекка продолжает осматривать комнату в поисках улик. Наконец наши взгляды встречаются.
— Вообще-то я искала тебя. Хотела спросить Сэма, не знает ли он, где ты. По всей видимости, знает, — медленно говорит она.
