Психолог кивает.
— Кажется, все правильно.
— Тогда объясните мне вот что: почему у большинства гомосексуалистов родители традиционной ориентации? — спрашивает Анжела Моретти, поворачивается и идет на место, пока психолог пытается найти ответ. — Больше вопросов не имею.
Анжела Моретти откровенно не хочет, чтобы место свидетеля занял пастор Клайв.
— Ваша честь, — говорит она, — если мистер Линкольн дает показания о репутации Макса Бакстера, нет необходимости называть его экспертом в своей области. Изучение Макса Бакстера не является учебной дисциплиной.
— Пастор Клайв духовный наставник и ученый, — возражает Уэйд. — Он ездит по стране, проповедуя слово Божье.
— Вам известно, где ему нельзя проповедовать? В зале суда, — отвечает Анжела.
— Я думаю, что послушаю, что он скажет, — решает судья О’Нил.
— Посмей только, — бормочет Анжела.
Судья хмурит брови.
— Прошу прощения?
Она поднимает голову.
— Я сказала, что я еврейка.
— Да? Никогда бы не подумал. Но спасибо, что сказали, — добавляет он. — В этом свете ваши предыдущие протесты выглядят по-другому. Мистер Престон, можете вызывать своего свидетеля.
Зал реагирует на появление из неизвестности пастора Клайва в сопровождении шерифа. Прихожане церкви Вечной Славы выкрикивают «Аллилуйя» и «Аминь», баптисты из Вестборо начинают хлопать. Пастор, скромно потупившись, идет по проходу.
Он просит разрешения принимать присягу на собственной Библии.
— Пожалуйста, назовите для протокола свое имя, — просит Уэйд.
— Клайв Линкольн.
— Чем вы зарабатываете на жизнь?
— Я пастор евангелистской церкви Вечной Славы.
— У вас есть семья, святой отец?
— Да, — отвечает пастор Клайв. — У меня превосходная жена, и Господь благословил нас четырьмя прекрасными дочерьми.
Троих я знаю. Чисто умытые девочки лет десяти-двенадцати в подходящих платьицах. Они поют по воскресеньям с пастором Клайвом. Четвертая молча сидит в заднем ряду во время службы. Ходят слухи, что она не приняла Христа как своего Спасителя. Невозможно представить, какой это стыд для такого человека, как пастор Клайв.
Наверное, у каждого свой крест.
— Вы знакомы с истцом?
— Да. Макс примкнул к нашей церкви полгода назад.
— Вы знакомы с Лидди и Рейдом Бакстер? — спрашивает Уэйд.
— Я знаком с Рейдом уже пятнадцать лет. Честно говоря, он финансовый гений и уже более десяти лет управляет деньгами церкви. Мы, наверное, стали единственной некоммерческой организацией, которая заработала деньги во время кризиса. — Пастор Клайв поднимает глаза к потолку. — По-видимому, кто-то свыше следит за нами на рынке ценных бумаг.
— Как давно вы являетесь пастором этой церкви?
— Двадцать один незабываемый год.
— Святой отец, а что говорит ваша церковь о гомосексуализме?
— Протестую! — восклицает Анжела Моретти. — Непонятно, как эти показания относятся к пониманию характера истца.
— Протест отклонен!
— Мы верим слову Господа, — отвечает пастор Клайв. — Вы буквально толкуете Библию. А в ней неоднократно сказано, что браки заключаются между мужчиной и женщиной с целью продолжения рода. И много других отрывков, в которых прямо осуждается гомосексуализм.
— Расскажите подробнее.
— Протестую! — Анжела Моретти встает. — Библия не имеет отношения к суду.
— Неужели? — Уэйд указывает на Библию, которая лежит на столе секретаря. — На ней клянутся говорить правду и только правду.
Анжела не обращает на него внимания.
— Ваша честь, интерпретация Библии мистером Линкольном является неприкрытым смешиванием религии и правосудия, что нарушает основные принципы нашей судебной системы.
— Наоборот, Ваша честь, это касается непосредственно интересов этих нерожденных детей и той семьи, в которой они окажутся.
— Я разрешу эти показания, — говорит судья О’Нил.
В глубине зала вскакивает какой-то мужчина в футболке с надписью «ШКАФЫ — ДЛЯ ОДЕЖДЫ».
— Да пошел ты, судья!
О’Нил поднимает голову.
— Ходатайство отклонено, — сухо произносит он. — Пристав, пожалуйста, выведите этого мужчину из зала суда. — Судья поворачивается к пастору Клайву. — Как я уже сказал, можете продолжать. Но я разрешаю вам привести всего один абзац в качестве примера. Миссис Моретти права в одном: это суд, а не воскресная школа.
Пастор Клайв молча открывает свою Библию и зачитывает вслух:
— «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость. Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них». Это два стиха, но они почти на одной странице.
— Как вы и ваша паства понимаете эти отрывки? — спрашивает Уэйд.
— Мне кажется, их понимаем не только я и моя паства, — отвечает пастор Клайв. — Они понятны любому, кто их прочтет: гомосексуализм мерзость, грех.
— Господи! — восклицает Анжела Моретти. — Я в сотый раз протестую!
— Я оценю эти показания как должно, — заверяет ее судья О’Нил.
Уэйд поворачивается к пастору Клайву.
— Я бы хотел вернуться к нерожденным детям, которые стали камнем преткновения в этом деле, — говорит он. — Когда вы о них узнали?
— Макс, очень расстроенный после разговора с бывшей женой, пришел ко мне за советом. Она, несомненно, живет сейчас во грехе…
— Протестую!
— Пожалуйста, вычеркните это из протокола, — распоряжается судья.
— Бывшая жена Макса хотела получить опеку над этими нерожденными детьми, чтобы потом подсадить их своей любовнице.
— И что вы ему посоветовали? — спрашивает Уэйд.
— Я сказал ему, что таким образом Господь, по-видимому, пытается ему о чем-то сказать. Мы обсудили, в какой семье он хотел бы, чтобы выросли его дети, и он ответил: в любящей традиционной христианской семье. Когда я спросил, знает ли он такую семью, Макс не задумываясь назвал своего брата с женой.
«Лидди… — Острая боль в груди. — А если бы я предложил вместе растить этих детей?»
Мы бы сказали Уэйду, он сообщил бы судье, и тогда биологический отец, то есть я, тоже стал бы составляющей этого уравнения. И я не стал бы отдавать этих детей, оставил бы их для себя.
Только Уэйд весь процесс построил на том, что я не готов стать отцом.
А Лидди…
Даже если бы она захотела, я бы не смог забрать у нее все, что она имеет. Деньги, дом, уверенность в завтрашнем дне. Как можно даже близко сравнивать меня с Рейдом?
