— Это сложно понять, учитывая, что вы состояли в браке с мужчиной.
Я киваю.
— Мне кажется, именно поэтому я не сразу осознала, что люблю Ванессу. Я просто этого не понимала. У меня раньше были подруги, но мне никогда не хотелось иметь с ними никаких физических отношений. Но как только наши отношения перешли на этот уровень, стало казаться, что ничего естественнее и быть не может. Велите мне перестать дышать воздухом, а начать дышать водой — вот что означает моя жизнь без нее.
— Сейчас вы называете себя лесбиянкой?
— Я называю себя супругой Ванессы. Но если мне придется носить какой-то ярлык, чтобы быть с Ванессой, — что ж, буду носить.
— Что произошло после того, как вы влюбились? — ведет допрос Анжела.
— Я переехала к ней. В апреле в Фолл-Ривере мы поженились.
— В какой момент вы обе заговорили о семье?
— Во время нашего медового месяца, — отвечаю я. — После удаления матки я знала, что никогда не смогу иметь детей. Но у меня остались три замороженных эмбриона с моим генетическим материалом… и я имею супругу, у которой есть матка и которая смогла бы выносить этих детей.
— А Ванесса захотела вынашивать эмбрионы?
— Это было ее предложение, — отвечаю я.
— И что произошло дальше?
— Я позвонила в клинику и спросила, можно ли подсадить эмбрионы. Мне сказали, что мой супруг должен подписать отказ от них. Но они имели в виду Макса, а не Ванессу. Поэтому я пришла к нему и попросила разрешения воспользоваться этими эмбрионами. Я знала, что он не хочет иметь ребенка, — именно по этой причине он и подал на развод. Я искренне верила, что он поймет.
— А он?
— Обещал подумать.
Анжела складывает руки на груди.
— Во время вашей встречи вам не показалось, что Макс изменился?
Я бросаю взгляд на Макса.
— Раньше Макс был заядлым серфингистом. Из тех неторопливых мужчин, которые не носят часы, не расписывают день по минутам и всегда на полчаса опаздывают. Он подстригался только потому, что я ему об этом напоминала, он постоянно забывал надеть ремень. Чтобы поговорить с Максом об эмбрионах, я пришла к нему на работу. И несмотря на то, что он занимался физическим трудом, возился в саду, на нем был галстук. В субботу.
— Макс связался с вами, чтобы обсудить судьбу эмбрионов?
— Да, — с горечью произношу я. — Мне пришла повестка в суд, куда меня вызывали в качестве ответчицы по делу о праве их использования.
— И что вы почувствовали? — задает вопрос Анжела.
— Я разозлилась. И смутилась. Он не хотел быть отцом, он сам мне об этом сказал. У него даже не было постоянных отношений, насколько мне известно. Ему не нужны эти эмбрионы. Он просто хочет, чтобы мне они не достались.
— Когда вы были замужем за Максом, у него были проблемы с гомосексуализмом?
— Мы это не обсуждали. Но раньше я не замечала, чтобы он был субъективен.
— За время вашего брака, — задает вопрос Анжела, — вы часто встречались с его братом?
— Не очень.
— Как бы вы описали ваши с Рейдом отношения?
— Спорными.
— А с Лидди? — продолжает допрос Анжела.
Я качаю головой.
— Эту женщину я просто не понимаю.
— Вам было известно, что пятую процедуру ЭКО оплатил Рейд?
— Я понятия об этом не имела, пока не услышала его показания. Для нас это было настоящим стрессом, потому что мы не знали, где достать деньги, но однажды Макс пришел и сказал, что все решил, что он нашел кредит под ноль процентов. Я ему поверила. — Я замолкаю, затем поправляю себя: — Я была настолько глупа, что поверила ему.
— Макс когда-либо говорил вам о своем желании отдать эмбрионы брату и невестке?
— Нет, я узнала об этом, когда он подал иск.
— И как вы отреагировали?
— Не могла поверить, что он так со мной поступает, — отвечаю я. — Мне сорок один год. Даже если мои яйцеклетки на что-то пригодны, страховка не покрывает расходы на лечение бесплодия, чтобы еще раз взять у меня яйцеклетки. Это в буквальном смысле мой единственный шанс завести своего биологического ребенка с любимым человеком.
— Зои, — спрашивает Анжела, — вы обсуждали с Ванессой, какое отношение будет иметь Макс к этим эмбрионам, если по суду вы получите над ними опеку и у вас родятся дети?
— На его усмотрение. К чему он готов. Если захочет стать частью жизни этих детей, мы поймем; а если не захочет — будем уважать и это решение.
— Значит, вы не возражаете, чтобы дети знали, что Макс их биологический отец?
— Нет, конечно.
— И не возражаете против того, чтобы он принимал такое участие в их судьбе, какое сочтет нужным?
— Да. Абсолютно верно.
— Как вы думаете, к вам проявят подобную щедрость, если суд присудит эмбрионы Максу?
Я смотрю на Макса, на Уэйда Престона.
— Я целых два дня слышу о своем развратном поведении, о том, насколько я падшая женщина, что избрала этот образ жизни, — отвечаю я. — Да они на пушечный выстрел меня к детям не подпустят!
Анжела смотрит на судью.
— Защита больше вопросов не имеет, — заявляет она.
Мы с Анжелой идем во время перерыва выпить по чашечке кофе. Она не отпускает меня одну бродить по зданию суда, боясь, что на меня накинутся сторонники Уэйда.
— Зои, — говорит она, нажимая на кнопку кофейного автомата, — ты отлично держалась.
— Твой допрос — самая легкая часть, — отвечаю я.
— Твоя правда, — соглашается она. — Уэйд будет преследовать тебя, как Билл Клинтон Монику Левински. Но ты была спокойна, рассудительна и вызывала сочувствие.
Она протягивает мне первый стаканчик и собирается бросить монету, чтобы купить второй, как к нам подходит Уэйд Престон и бросает в щель пятьдесят центов.
— Я слышал, вы за это деньги не получите, адвокат, — произносит он. — Считайте это моим пожертвованием.
Анжела не обращает на него внимания.
— Зои, знаешь, чем отличается Уэйд Престон от Бога? — Она делает секундную паузу. — Бог не считает себя Уэйдом Престоном.
Я смеюсь, как обычно над всеми ее шутками. Но на этот раз смех застревает у меня в горле. Потому что в полуметре от Рейда стоит, не сводя с меня глаз, Лидди Бакстер. Она пришла сюда в компании адвоката Макса, вероятно, по той же причине, что и я в компании Анжелы.
— Зои, — окликает она, делая шаг вперед.
Анжела берет полномочия на себя.
— Моей клиентке нечего вам сказать.
И становится между нами.
