— У вас есть какие-либо сомнения касательно их способности вырастить ребенка?
— Лучший дом для ребенка трудно и представить.
— Миссис Уикс, если бы вы могли принимать решение, кого бы вы хотели видеть рядом с детьми Зои — Макса или Ванессу?
— Протестую! — вскакивает Уэйд Престон. — Это гипотетические умозаключения.
— Мистер Престон, спокойно, — отвечает судья. — Не перед водой. Я разрешаю этот вопрос.
Дара смотрит на сидящего за столом Макса.
— Не мне отвечать на подобные вопросы. Но скажу так: Макс бросил мою дочь. — Она поворачивается ко мне. — А Ванесса не бросит никогда.
После своего выступления Дара присаживается на стул, который я для нее приберегла, и хватает меня за руку.
— Как я говорила? — шепчет она.
— Профессионализм не пропьешь, — заверяю я ее и не лукавлю.
Уэйду Престону не было никакого смысла проводить перекрестный допрос. Казалось, он просто теряет время, хватается за соломинку.
— Я готовилась. Не спала целую ночь, чистила свои чакры.
— И результат налицо, — отвечаю я, хотя понятия не имею, о чем она говорит.
Я смотрю на Дару — на ее магнитный браслет, на холщовую санитарную сумку на шее, на лечебные кристаллы. Иногда я удивляюсь, как Зои смогла стать тем, кем стала.
С другой стороны, то же самое можно сказать и обо мне.
— Жаль, что моя мама не успела с вами познакомиться, — шепчу я, хотя на самом деле хочу сказать: «Как жаль, что у моей мамы не было хотя бы вполовину такого большого сердца, как ваше».
Доктор Анна Фуршетт, директор клиники репродукции, приезжает с ящиком из-под молока, доверху набитым папками — медицинскими документами Зои и Макса, которые были растиражированы для адвокатов и переданы секретарю суда. Ее седые волосы ниспадают на воротник черного костюма, на шее болтаются очки в полосатой черно-белой оправе.
— Я знаю семью Бакстер с две тысячи пятого года, — говорит она. — С тех пор, как они стали предпринимать попытки завести ребенка.
— Ваша клиника помогала им в решении этого вопроса? — спрашивает Анжела.
— Да, — отвечает доктор Фуршетт, — мы проводили процедуры экстракорпорального оплодотворения.
— Вы не могли бы описать всю процедуру, которую проходит пара, желающая сделать ЭКО?
— Мы начинаем с медицинской составляющей — проводим большое число исследований, чтобы определить причину бесплодия. Основываясь на этих причинах, мы обговариваем курс лечения. В случае с Бакстерами и у Макса, и у Зои были проблемы с фертильностью. По этой причине нам пришлось вводить сперму Макса непосредственно в яйцеклетку Зои. Со своей стороны, Зои несколько недель проходила гормонотерапию, которая позволила бы созреть нескольким яйцеклеткам. В точно определенное время яйцеклетки были собраны и оплодотворены спермой Макса. Например, во время первого цикла у Зои созрело пятнадцать яйцеклеток, восемь из которых были оплодотворены. Две выглядели достаточно жизнеспособными, и их подсадили Зои в полость матки. Еще три были заморожены для последующего цикла.
— Что означает «выглядели жизнеспособными»?
— Некоторые эмбрионы на вид более соответствуют стандартному образцу.
— Наверное, кто-то ставит им приятную музыку или шепчет слова благодарности, — бормочет Престон.
Я бросаю на него укоризненный взгляд, но он погружен в изучение медицинских документов.
— Политика нашей клиники — подсаживать только два эмбриона пациентке; если пациентка в возрасте — три, потому что мы не хотим, чтобы все закончилось рождением нескольких близнецов, как это произошло в Оклахоме. Если оставшиеся эмбрионы кажутся жизнеспособными, мы их замораживаем.
— А что происходит с остальными?
— Они выбраковываются, — отвечает врач.
— Каким образом?
— Поскольку они являются медицинским браком, их кремируют.
— Что произошло во время последней процедуры ЭКО с Зои Бакстер?
Доктор Фуршетт надевает на нос очки.
— Она забеременела, когда ей было сорок лет, и доносила плод до двадцати восьми недель. Ребенок родился мертвым.
— После последнего цикла остались эмбрионы?
— Да, три. Они заморожены.
— Где сейчас эти эмбрионы?
— У меня в клинике, — отвечает врач.
— Их можно использовать?
— Мы это не узнаем, пока не разморозим их, — отвечает она. — Должны быть жизнеспособны.
— После последней процедуры ЭКО, — спрашивает Анжела, — когда вы видели Зои последний раз?
— Она пришла в клинику с просьбой воспользоваться оставшимися эмбрионами. Я объяснила ей, что, согласно нашей политике, мы не можем отдать ей эмбрионы, пока ее бывший супруг письменно от них не откажется.
— Благодарю, вопросов больше не имею, — говорит Анжела.
Уэйд Престон постукивает пальцем по столу истца, изучая врача, прежде чем вступить в схватку.
— Доктор Фуршетт, — наконец произносит он, — вы сказали, что нежизнеспособные эмбрионы выбраковываются. Их кремируют?
— Верно.
— Кремируют означает «сжигают», не так ли?
— Да.
— На самом деле, — встает он с места, — так мы иногда поступаем с умершими. Кремируем их. Правильно?
— Правильно, но эти эмбрионы еще не люди.
— И тем не менее к ним относятся так же, как к умершим людям. Вы же не смываете их в туалете, вы превращаете их в прах.
— Важно отметить, что шестьдесят пять процентов эмбрионов в действительности отклоняются от нормы и погибают сами по себе, — говорит доктор. — Обе стороны этого процесса — и истец, и ответчица — подписали с клиникой договор, в котором, в частности, дают согласие на кремацию эмбрионов, которые не пригодны для подсадки или заморозки.
При слове «договор» Уэйд Престон поворачивается, а сидящая передо мной Анжела делает стойку. Судья О’Нил наклоняется к доктору Фуршетт:
— Прошу прощения, есть подписанный договор?
Он хочет на него взглянуть, и доктор Фуршетт передает ему документ. Судья несколько минут молча его изучает.
— Согласно данному договору, в случае развода сторон все оставшиеся эмбрионы должны быть клиникой уничтожены. Доктор Фуршетт, почему не были выполнены условия договора?
— Клиника не знала о разводе Бакстеров, — отвечает врач. — А когда мы узнали, стало ясно, что дело попадет в суд.
Судья поднимает голову.
— Что ж, это намного облегчает мне работу.
— Нет! — выдыхает Зои, вскакивая одновременно с Анжелой и Уэйдом Престоном, выкрикивающими свои протесты.
