Я знаю, почему она мне открылась. По той же причине, по которой дети приходят ко мне в кабинет и признаются, что после каждого приема пищи идут в туалет и насильно вызывают у себя рвоту, или вскрывают себе вены острой бритвой, лежа в одиночестве в ванной. Иногда легче поговорить с незнакомым человеком. Суть в том, что как только ты выворачиваешь свою душу наизнанку, твой визави тут же перестает быть безликим незнакомцем.
Однажды, когда Зои работала с мальчиком-аутистом, я наблюдала за ее сеансом. «Необходимо с помощью музыки оказаться в том месте, где находится пациент», — объяснила она и, когда он пришел, отводила глаза и не навязывала контакт. Вместо этого она вытащила свою гитару и стала наигрывать и петь для себя. Мальчик сел за пианино и начал зло бить по клавишам в арпеджио. И каждый раз, когда он делал паузу, она исполняла те же яростные аккорды на гитаре. Сперва он не реагировал на ее действия, но потом начал делать паузы чаще и ждать, когда она вступит с ним в музыкальный диалог. Я поняла, что они ведут беседу: сначала его фраза, потом ее. Они просто говорили на другом языке.
Возможно, именно этого и не хватало Зои Бакстер — нового способа общения. Поэтому она перестала опускаться на дно бассейна. Поэтому она улыбалась.
Надо внести ясность: я тот человек, который покупает поломанную мебель, потому что уверен, что может ее починить. Я даже борзую себе брала, которую «отправили на пенсию» с ипподрома. Я патологически люблю все чинить, что и объясняет выбор профессии — школьный психолог, потому что, Бог свидетель, дело тут не в деньгах и не в удовлетворении от работы. Поэтому я совершенно не удивилась, когда с Зои Бакстер сработал мой инстинкт и мне захотелось собрать ее в единое целое.
— Распорядитель из морга… — качаю я головой. — А я считала, что моя работа полный отстой.
Зои смотрит на меня, и у нее из горла вырывается смешок. Она прикрывает рот рукой.
— Не стыдись своего смеха, — негромко успокаиваю я.
— А мне стыдно. Как будто для меня все произошедшее пустяки. — Она качает головой, и внезапно ее глаза наполняются слезами. — Извини. Ты не для того сегодня утром пришла в бассейн, чтобы все это выслушивать. Вот так свидание!
Я тут же замираю. Откуда она знает? Что именно ей известно?
А какое это имеет значение?
Я думала: в таком возрасте, когда тебе уже тридцать четыре, тебя мало волнует мнение окружающих. Похоже, все дело в том, что, обжегшись на молоке, дуешь и на воду.
— Какая удача, что мы случайно встретились, — слышу я свой голос. — Я как раз собиралась тебе звонить.
«Неужели?» — молча удивляюсь я: к чему это я клоню?
— Неужели? — удивляется Зои.
— У нас есть девочка, страдающая депрессией, — объясняю я. — Она то и дело попадает в больницу, забросила школу. Я хотела, чтобы ты поработала с ней.
На самом деле, если честно, я совсем не думала о Зои и ее музыкальной терапии, по крайней мере, применительно к Люси Дюбуа. Но сейчас, когда я произнесла эти слова, они обрели смысл. С этой девочкой, которая дважды пыталась покончить с собой, ничего не помогало. Ее родителей — настолько консервативных, что они не позволяют Люси обратиться к психиатру, — еще придется убедить, что музыкальная терапия — это не современное колдовство.
Зои молчит, но я вижу, что она размышляет над моим предложением.
— Ванесса, я уже говорила тебе: не нужно меня спасать.
— А тебя никто спасать не собирается, — отвечаю я. — Я просто прошу, чтобы ты спасла другого человека.
В тот момент мне кажется, что я говорю о Люси. Я даже не понимаю, что имею в виду себя.
В годы своего детства в южных окрестностях Бостона я разъезжала по соседним улицам на желтом велосипеде с блестящими лентами и про себя отмечала дома, где, по моему мнению, жили красивые девочки. В шестилетнем возрасте я искренне верила, что Кэти Уиттайкер с золотистыми волосами и созвездием веснушек однажды выйдет за меня замуж и и мы будем жить долго и счастливо.
Я не помню, когда в действительности поняла, что остальные девочки мечтают совершенно об ином, поэтому стала повторять за другими второклассницами, что по уши влюблена в Джареда Тишбаума, который был невероятно крутым, играл за футбольную команду и каждый день надевал в школу одну и ту же джинсовую куртку, потому что однажды в аэропорту у терминала выдачи багажа ее коснулся известный актер Робин Уильямс.
Девственность я потеряла однажды вечером на скамейке запасных бейсбольной команды гостей, на школьном стадионе, со своим первым парнем, Айком. Он был мил, нежен и уверял, что я красавица, — другими словами, он делал все правильно, — тем не менее помню, что, направляясь после домой, я удивлялась, почему вокруг секса столько суеты. Было потно, как на тренажере, и хотя мне по-настоящему нравился Айк, чего-то не хватало.
Все свои переживания я доверила Молли, лучшей подруге. Я висела с ней на телефоне после полуночи и обсасывала косточки наших с Айком отношений. Я сдавала с ней экзамен по истории и не хотела уходить. Строила планы, как мы пойдем с ней в воскресенье по магазинам, и, затаив дыхание, считала школьные дни до выходных. Мы осуждали тех несерьезных девочек, которые, начав встречаться с парнями, тут же забывали о своих подружках. Мы поклялись, что будем неразлучны.
В октябре 1998 года, когда я училась на первом курсе университета, жестоко избили и оставили умирать Мэттью Шепарда — студента-гомосексуалиста из университета Вайоминг. С Мэттью Шепардом я знакома не была. Я не отличалась политической активностью. Но в то время мы с моим парнем отправились на серебристом автобусе «Грейхаунд» в Ларами, чтобы принять участие в бессрочных пикетах у стен университета. Именно тогда, в окружении этих свечей, я смогла признаться в том, в чем боялась признаться даже себе: на его месте могла оказаться и я. Потому что я лесбиянка и всегда была ею.
И самое удивительное: после того как я призналась в этом вслух, Земля не перестала вращаться.
Я продолжала учиться в университете на факультете образования, и средний балл у меня был 3,8. Я продолжала весить пятьдесят пять килограммов, предпочитала шоколад ванили и распевала а капелла песни группы под названием «Сан оф э питч». Продолжала, по крайней мере дважды в неделю, посещать школьный бассейн, и меня скорее можно было застать за просмотром ситкома, чем на студенческой вечеринке. Мое признание в нетрадиционной сексуальной ориентации ничего во мне не изменило: ни того, кто я есть, ни того, кем буду.
В глубине души я волновалась, что не вольюсь в другой лагерь. Я никогда еще не была с женщиной и боялась, что секс с женщиной окажется таким же пресным, как и с мужчиной. А что, если на самом деле я не лесбиянка — просто абсолютно равнодушна к половой жизни? К тому же седых волос добавляли размышления о том, когда знакомишься с женщиной, является ли она гетеросексуалкой (если только встреча произошла не на концерте «Индиго гёрлз»… или на игре женской баскетбольной лиги). У девушек-лесбиянок на лбу же не вытатуирована большая буква «Л», и у меня нет чувствительно настроенного гей-радара.
