— Призна?ю свою ошибку, — говорит Ванесса, — это огромный шаг вперед для женщин, которые в детстве мечтали стать русалками.
Официантка приносит нам нашу выпивку и орешки, как и можно было предполагать, в большой раковине.
— Но я уже догадываюсь, почему это быстро устареет, — отвечаю я.
— Не знаю. Я читала, что в Китае тематические рестораны — последний писк моды. Есть ресторан, где готовят только полуфабрикаты. В другом подают только средневековую пищу, к тому же есть приходится руками. — Она поднимает на меня глаза. — Я бы не отказалась посетить доисторический ресторан. Там подают сырое мясо.
— Посетитель сам должен убить дичь?
Ванесса смеется.
— Возможно. Представь, ты хозяйка такого ресторана. «Ой, мисс, мы резервировали столик с охотниками, а вместо этого нас подсадили к собирателям». — Она поднимает свой бокал с сухим мартини, вкус которого мне больше напоминает растворитель для красок (когда я сказала об этом Ванессе, она ответила: «А когда это ты в последний раз пробовала растворитель?»), и произносит тост: — За Вечную Славу. Возможно, когда-нибудь им удастся отделить Церковь от Ненависти.
Я тоже поднимаю свой бокал, но не пью. Я думаю о Максе.
— Не понимаю людей, которые жалуются на некий загадочный гомосексуальный стиль жизни, — задумчиво говорит Ванесса. — Знаешь, чем занимаются мои друзья-гомосексуалисты? Проводят время со своими семьями, оплачивают счета, покупают молоко по дороге с работы домой.
— Макс страдал алкоголизмом, — резко перебиваю я. — Ему пришлось бросить колледж из-за пьянки. Раньше он занимался серфингом, когда, по его мнению, стояла подходящая погода. Мы ссорились из-за того, что он должен был работать, а позже выяснялось, что он не приехал к клиенту, потому что были трехметровые волны.
Ванесса опускает бокал на стол и смотрит на меня.
— Я к тому, — продолжаю я, — что он не всегда был таким. Даже этот костюм… Мне кажется, что за все годы нашего брака он носил только спортивные куртки.
— Он чем-то напомнил мне агента ЦРУ, — признается Ванесса.
Мои губы невольно расплываются в улыбке.
— Не хватает только наушника.
— Я уверена, что с Господом связь беспроводная.
— Должны же люди видеть суть вещей за этим краснобайством! — возмущаюсь я. — Неужели они всерьез воспринимают слова Клайва Линкольна?
Ванесса проводит пальцем по краю бокала.
— Вчера я была в бакалейном магазине и на бампере пикапа, который стоял рядом с моей машиной, была наклейка: «Спаси оленя… застрели гомика». — Она поднимает глаза. — Поэтому я тебе отвечу: «Да, некоторые люди воспринимают его речи абсолютно серьезно».
— Но я никогда бы не подумала, что Макс станет одним из них. — И после паузы я добавляю: — Ты считаешь, что в этом есть и моя вина?
Я ожидаю, что Ванесса тут же отвергнет это бредовое предположение, но она на секунду задумывается.
— Если бы тебе не нужно было прийти в себя после утраты ребенка, возможно, ты могла бы протянуть Максу руку помощи, когда он в ней нуждался. Однако, сдается мне, что, когда вы встретились, Макс уже был сломлен. А в таком случае, как бы ты ни старалась его подлатать, рано или поздно он все равно развалится. — Она берет мартини и выпивает до дна. — Знаешь, что тебе нужно? Необходимо отпустить.
— Что?
— Макса, естественно.
Я чувствую, как пылают мои щеки.
— Я больше за него не держусь.
— Да я поняла. Вполне естественно, раз вы двое…
— Он даже не мой тип, — выдаю я и тут же понимаю, что это правда. — Макс был… Как бы тебе объяснить? Совершенно не похож на тех парней, которые обычно обращали на меня внимание.
— Ты к тому, что он большой, загорелый и сексуальный?
— Ты находишь? — удивляюсь я.
— Если я не вешаю современную живопись у себя в доме, это не означает, что я в ней не разбираюсь, — отвечает Ванесса.
— Макс всегда хотел научить меня играть в футбол, а я терпеть не могла футбол. Все эти парни, которые валятся друг на друга на футбольном поле… И баскетбол бессмысленная вещь. Нет нужды даже смотреть игру полностью — все решают последние две минуты. И Макс всегда оставлял за собой беспорядок. Оставлял дыню на столе, после того как отрезал себе ломтик, а ночью кухню атаковали муравьи. Мог затаить злобу. Однажды я даже не знала, что он обиделся, пока спустя полгода он в пылу ссоры по поводу чего-то совершенно другого не вспомнил свою былую обиду.
— Но ты вышла за него замуж, — напоминает Ванесса.
— Да, — отвечаю я. — Вышла.
— Зачем?
Я даже не знаю, что ей ответить.
— Потому что, — наконец говорю я, — когда любишь человека, не замечаешь его недостатков.
— Сдается мне, что в следующий раз нужно выбирать получше.
— В следующий раз… — повторяю я. — Не думаю. С меня хватит.
— Неужели? Ты списываешь себя со счетов в сорок лет?
— Помолчи уж, — говорю я. — Поговорим, когда ты разведешься.
— Зои, я бы поймала тебя на слове, просто ради того, чтобы доказать: я тоже имею право выйти замуж. Серьезно, оглянись вокруг. Здесь должен найтись человек, который бы тебе понравился…
— Ванесса, я не поведусь…
— Тогда просто расскажи мне. Чисто теоретически, разумеется.
— Что рассказать?
— Какого принца ты ждешь?
— Господи, Ванесса, никого я не жду! Я об этом даже не думала.
Я смотрю на русалку. У нее перерыв, и она выбирается из аквариума по лесенке. Вылезает наверх, на бортик, где можно присесть, тянется за полотенцем и вытирается, а потом проверяет, не звонил ли ей кто-нибудь по сотовому.
— Кого-то настоящего… — слышу я свой голос. — Человека, которому никогда не придется притворяться и рядом с которым не придется притворяться мне. Умного, но способного посмеяться над собой. Человека, который, слушая симфонию, заплачет, потому что понимает: музыка может сказать намного больше слов. Человека, который знает меня лучше меня самой. Человека, с которым я хочу просыпаться по утрам и засыпать по вечерам. Человека, которого я, кажется, знаю всю жизнь, даже если это и не так.
Я заканчиваю свою пламенную речь, смотрю на Ванессу и вижу, что она ухмыляется.
— Ого! — замечает она. — Я очень рада, что ты пока об этом не думала.
Я допиваю вино.
— Ты сама спросила.
— Верно. На тот случай, чтобы, столкнувшись на улице с твоим будущим суженым, я могла дать ему твой номер телефона.
— А каков твой идеал? — интересуюсь я.
Ванесса кладет на стол двадцать долларов.
