— Да. — Голова Люси откидывается назад, как у одуванчика, слишком тяжелого для своего стебля. — Если я не приду на занятие, в моем личном деле поставят прогул?
Ванесса смотрит на меня и удивленно приподнимает брови.
— Удачи! — желает она и закрывает за собой дверь.
— Ну-с… — Я ставлю стул напротив Люси, чтобы она не могла от меня отвернуться, и сажусь. — Я действительно рада, что буду с тобой заниматься. Тебе когда-нибудь объясняли, что такое музыкальная терапия?
— Ерунда? — строит она предположение.
— Это способ посредством музыки достучаться до чувств, которые иногда заперты внутри, — объясняю я, словно не слыша ее реплики. — На самом деле ты, наверное, и сама уже занималась музыкальной терапией. Так все поступают. Например, когда день не задался и единственное твое желание — натянуть любимый спортивный костюм, съесть плитку шоколада и пореветь под песню «Совсем одна». Это и есть музыкальная терапия. Или когда на улице потеплело настолько, что опускаешь в машине окна, врубаешь на полную магнитофон и подпеваешь. Это тоже музыкальная терапия.
Я говорю и параллельно достаю блокнот, чтобы сделать записи. Суть состоит в том, чтобы записать все комментарии, которые отпускает пациент, и мои собственные впечатления, а позже объединить все это в более формальный документ — историю болезни. Когда я занимаюсь этим в больнице, там все просто — я оцениваю порог переносимой боли, выражение лица пациента, состояние тревоги, в котором он находится.
Однако Люси — чистый лист.
Она глядит поверх моего плеча, большим пальцем бездумно царапая исписанную скучающими учениками парту.
— Что ж, — весело продолжаю я, — я подумала, что сегодня ты, возможно, поможешь мне лучше тебя узнать. Например, ты когда-нибудь играла на музыкальном инструменте?
Люси зевает.
— Похоже, это означает «нет». А хотела научиться?
Она продолжает молчать, и я немного придвигаю свой стул.
— Люси, я спросила: ты когда-нибудь хотела научиться играть на каком-либо музыкальном инструменте?
Она опускает голову на руки и закрывает глаза.
— Ничего страшного. Многие не умеют ни на чем играть. Но знаешь, если тебя что-то заинтересует во время наших занятий, я тебе с удовольствием помогу. Я умею играть на всем: на духовых инструментах, на ударных, на клавишных, на гитаре.
Я смотрю в свой блокнот. Пока в нем значится лишь имя Люси и больше ничего.
— На всем, — негромко повторяет Люси.
Я так рада слышать ее хриплый голос, что чуть не падаю со стула.
— Да, — заверяю я, — на всем.
— Вы умеете играть на аккордеоне?
— Нет, — поколебавшись, отвечаю я. — Но, если хочешь, мы можем научиться вместе.
— Диджериду?
Однажды я пыталась поиграть на этой двухметровой деревянной трубе, но мне не хватило дыхания.
— Нет.
— Следовательно, — говорит Люси, — вы чертова обманщица, как и все, кого я знаю.
Я давно уже усвоила, что ответная реакция — любая, даже злость — это шаг к преодолению полнейшего безразличия.
— А какую музыку любишь ты? Что у тебя в плеере?
Люси хранит молчание. Она достает ручку и рисует на внутренней стороне ладони замысловатый узор — узел племени маори, сплошные изгибы и завитки.
Может быть, у нее нет плеера. Я прикусываю губу, злясь на себя за то, что затронула вопрос о том, каковы доходы моего пациента.
— Я знаю, что у тебя очень религиозная семья, — говорю я. — Ты слушаешь христианский рок? Возможно, тебе нравится какая-нибудь группа?
Молчание.
— А что ты скажешь насчет первых популярных песен, тексты которых ты запомнила? Когда я была маленькая, у старшей сестры моей лучшей подруги был магнитофон, она часто ставила «Билли, не строй из себя героя». Это было в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, ее исполняла британская группа «Пейпер лейс». Я копила карманные деньги, чтобы купить себе кассету. Даже сейчас, когда я слышу эту песню, у меня наворачиваются слезы на глаза, когда в конце песни девушка получает известие о смерти своего парня, — признаюсь я. — Смешно, но если бы пришлось выбирать одну песню, которую можно взять с собой на необитаемый остров, то я выбрала бы именно эту. Можешь мне поверить, с тех пор я слышала много более сложной и достойной музыки, но из-за ностальгии отдала бы свой голос за эту. — Я смотрю на Люси. — А ты? Какую песню взяла бы ты, если бы тебя выбросило на необитаемый остров?
Люси сладко мне улыбается.
— «Лучшее из Дэвида Хассельхоффа», — говорит она и встает. — Можно мне в туалет?
Я мгновение озадаченно смотрю на нее: мы с Ванессой не оговаривали, разрешено ли ее отпускать. Но у нас же терапия, а не тюрьма. Кроме того, не пустить ребенка в туалет — слишком жестокое и неординарное наказание.
— Конечно, — разрешаю я, — я подожду здесь.
— Держу пари, что будете ждать, — бормочет Люси и выскальзывает за дверь.
Я барабаню пальцами по столу, беру ручку. «Пациентка никак не желает делиться личной информацией, — пишу я. — Любит Хассельхоффа». Потом зачеркиваю последнее предложение. Люси сказала это лишь для того, чтобы увидеть, как я отреагирую.
Я думаю.
Изначально я была абсолютно уверена, что мне удастся достучаться до Люси; я никогда не сомневалась в своих способностях терапевта. Но опять-таки, в последнее время мне приходилось иметь дело с подневольной аудиторией (пациентами дома престарелых) или людьми, которые испытывали такие физические страдания, что музыка была им только во благо, а не во вред (пациенты ожогового отделения). Я не учла одного: невзирая на то что я с нетерпением ждала этой встречи, Люси Дюбуа хотела быть где угодно, только не здесь.
Через несколько минут я начинаю оглядывать кабинет.
Несмотря на то что большинство ребят с особыми потребностями учатся с основной массой школьников, в этом небольшом кабинете находились приспособления и инвентарь для тех, кто учился по индивидуальной программе: пружинистые мячи, на которых можно сидеть вместо стульев, мини-рабочие станции, где ученики могли заниматься стоя или работать в парах; полки с книгами; корзины с резиновыми «волосатыми» мячиками, банки с рисом и наждачной бумагой. На белой доске написана одна фраза: «Привет, Ян!»
«Кто такой Ян? — удивляюсь я. — И куда они его подевали, чтобы мы могли встретиться с Люси?»
Я понимаю, что прошло уже минут пятнадцать с тех пор, как Люси ушла в туалет. Я покидаю кабинет. Напротив женский туалет. Я толкаю дверь и вижу склонившуюся к зеркалу девочку, которая подводит глаза.
Я нагибаюсь, но никаких ног под дверями кабинок не замечаю.
— Ты знаешь Люси Дюбуа?
— Да уж! — отвечает девочка. — Совсем чокнутая!
