— Настолько счастливая, — возражает Ванесса, — что она развелась.
— Все верно, — соглашаюсь я. — Меня не оказалось рядом, когда Зои была необходима моя помощь. Мне нет за это прощения. Но я не могу допустить ту же ошибку второй раз, Зои. Я могу познакомить тебя с людьми, которые тебя поймут, которые не станут осуждать, которые будут любить тебя такой, какая ты есть, а не за твои поступки.
Зои берет Ванессу под руку.
— Я уже нашла такого человека.
— Ты не можешь… ты не… — Я не могу подобрать слов. — Ты не лесбиянка, Зои. Не лесбиянка.
— Наверное, ты прав, — отвечает Зои. — Я не лесбиянка. Возможно, это минутное увлечение. Но я знаю одно: я хочу, чтобы это минутное увлечение длилось вечно. Я люблю Ванессу. Так уж случилось, что она оказалась женщиной. Если это делает меня лесбиянкой — что ж, так тому и быть!
Я начинаю про себя молиться. Молюсь, чтобы не вскочить и не закричать. Молюсь, чтобы Зои поскорее почувствовала себя несчастной, чтобы увидела, что Господь стоит прямо перед ней.
— Я тоже не люблю навешивать ярлыки, — признается Паулина. — Боже мой! Посмотрите на меня сейчас. И мне не нравится, чтобы меня называли бывшей лесбиянкой, поскольку это предполагает, что я от рождения гомосексуальна. Никоим образом — я обычная гетеросексуальная протестантка. Я чаще ношу юбки, чем брюки. Никогда не выйду на улицу без макияжа. А если вы случайно увидите идущего по улице Хью Джекмана, не могли бы вы его задержать, пока…
— Вы спали с мужчиной? — Голос Ванессы напоминает выстрел.
— Нет, — признается зардевшаяся Паулина. — Это вопреки канонам церкви, поскольку я не замужем.
— Как лихо! — Ванесса поворачивается к Зои. — Ставлю двадцать баксов на то, что Мэган Фокс смогла бы соблазнить Паулину, не успела бы та и «Отче наш» прочесть.
Паулина не заглатывает наживку. Она смотрит на Ванессу, в ее глазах печаль.
— Можете говорить обо мне все, что вам заблагорассудится. Я понимаю, почему вы злитесь. Не забывайте, что я когда-то была одной из вас. Я знаю, каково вести тот образ жизни, какой ведете вы, и видеть такую женщину, как я, и думать, что по мне плачет психушка. Поверьте, и мне на комод подкладывали книги, а на кухонный стол, под чашку кофе, различные статьи — мои родители делали все, чтобы заставить меня отречься от моей лесбийской сущности, но я только лишний раз убеждалась, что права. Однако, Ванесса, я пришла сюда не для этого. Я не стану читать вам нотации, а в дальнейшем докучать телефонными звонками или пытаться делать вид, что я ваша новая подруга. Я пришла, чтобы сказать: когда вы с Зои будете готовы — а я верю, что однажды это произойдет, — я смогу дать вам то, что вы ищете, чтобы поставить Божьи нужды превыше собственных.
— Значит, если я правильно вас поняла, — говорит Зои, — мне не нужно меняться прямо сейчас. А как-нибудь в другой раз…
— Совершенно верно! — восклицаю я.
По-моему, это первый шаг в правильном направлении, разве нет?
— Но вы продолжаете считать наши отношения злом.
— Так считает Иисус, — отвечает Паулина. — Если вы посмотрите в Святое Писание и придете к иным выводам, значит, вы неправильно его толкуете.
— Знаете, я уже десять лет читаю катехизис, — сообщает Ванесса. — И абсолютно уверена, что в Библии говорится, что полигамия — вещь хорошая. И что морские гребешки нельзя есть.
— Все, что написано в Библии, не означает, что это замысел Господень…
— Вы только что сами сказали: что написано в Святом Писании — неоспоримый факт! — возражает Ванесса.
Паулина вздергивает подбородок.
— Я пришла не для того, чтобы обсуждать терминологию. Антоним гомосексуализма не гетеросексуализм, а благочестие. Именно поэтому я здесь — как живое доказательство того, что существует другой путь. Лучший путь.
— А как же насчет «подставь вторую щеку»?
— Я не осуждаю вас, — объясняет Паулина. — Просто делюсь своим христианским мировоззрением.
— Что ж, — говорит Ванесса, вставая. — В таком случае я слепа, поскольку не вижу принципиальной разницы. Как вы смеете говорить, что то, что делает меня мною, — неправильно? Как смеете разглагольствовать о своей терпимости, когда я проявляю чудеса своей? Как смеете заявлять, что мне нельзя сочетаться браком с человеком, которого я люблю, усыновить ребенка? Что права геев нельзя рассматривать как гражданские права, потому что вы полагаете, что, в отличие от цвета кожи и физических недостатков, сексуальную ориентацию можно изменить? Но знаете что… Даже этот спор не выдерживает никакой критики, потому что можно изменить вероисповедание, а религиозная принадлежность защищена законом. Только по этой причине я вежливо попрошу вас покинуть мой дом, а не вышвырну ваши лицемерные протестантские задницы вон.
Зои тоже поднимается.
— И не хлопайте дверью, когда будете уходить, — говорит она нам вдогонку.
Когда мы возвращаемся домой, начинается дождь. Я прислушиваюсь к размеренному шелесту дворников и вспоминаю, как раньше Зои, сидя на пассажирском сиденье, барабанила по бардачку ему в такт.
— Можно задать тебе личный вопрос? — поворачиваюсь я к Паулине.
— Конечно.
— Ты… ну… когда-нибудь жалела?
Паулина смотрит на меня.
— Некоторые жалеют. Борются несколько лет. Это как наркотик — человек понимает, что это наркотик, и решает больше не связывать свою жизнь с ним. Если повезет, можно считать себя полностью исцеленным, считать, что в корне изменился. Но даже если настолько не посчастливится, человек продолжает просыпаться по утрам и молиться Господу, чтобы помог пережить еще один день и не поддаться соблазну.
Я понимаю, что на вопрос она так и не ответила.
— Христиане сражаются многие века, — продолжает Паулина. — Это такая же битва, как и другие.
Однажды мы с Зои ходили на свадьбу ее пациентов. Свадьба была еврейская и по-настоящему красивая — с традиционными обрядами, которых я раньше не видел. Жених с невестой стояли под балдахином, и молитвы звучали на незнакомом языке. В конце церемонии раввин заставил жениха раздавить завернутый в салфетку бокал. «Пусть брак ваш длится столько, сколько понадобится, чтобы склеить вместе все эти осколки», — пожелал он. Потом, когда все стали поздравлять молодоженов, я тайком пробрался под балдахин и нашел в салфетке, которая так и валялась в траве, крошечный осколок стекла. По пути домой я выбросил его в океан, чтобы, несмотря ни на что, бокал невозможно было склеить, чтобы эта пара оставалась вместе всегда.
Когда Зои спросила меня, что я делаю, я рассказал, и она призналась, что в эту секунду любит меня больше, чем когда-либо.
Сейчас мое сердце чем-то напоминает этот бокал. Как то, что должно было быть единым целым — благодаря какому-то идиоту, который решил, что ему лучше знать, — так и не получило даже долбаного шанса?
